Собственные записки. 1829–1834 - [18]

Бурцов был отпущен мною, по настоятельной просьбе его, в Гори, ибо он находил, что присутствие его необходимо в штаб-квартире полка для обмундирования и приготовления к предстоявшему походу, но едва он приехал в Гори, как отправился немедленно в Тифлис. Хотя впоследствии времени, при свидании нашем, он говорил мне, что причиною сего внезапного выезда его в Тифлис была нечаянно встреченная им надобность для свидания с Поповым (от коего он полк недавно принял и с коего ему следовало получить по векселю значительную сумму), но настоящая цель его не могла укрыться: он спешил в столицу нашу, дабы получить похвалы за содеянный им подвиг, сомневаясь в том, не воспользуются ли другие славой, ему принадлежавшей. Он искал обратить на себя исключительное внимание начальства, и таким поступком, который был следствием непомерного честолюбия и малой доверенности к сослуживцам своим, истинно затмил отчасти славный подвиг свой. Я сие оставил без внимания; но мне было жаль видеть заблуждение старинного моего друга.

20-го числа я получил от Сакена повеление от 18 марта за № 339, следующего содержания:

«Как цель назначения в[ашего] пр[евосходительст]ва приведена ныне к окончанию, и войска, состоявшие в команде вашей, почти все последовали на прежние свои квартиры, то его сиятельство господин главнокомандующий разрешает в[ашему] пр[евосходительст]ву возвратиться в Тифлис к своему месту».

Сакен спешил исполнить желание мое возвратиться в семейство, так что я успел побывать еще дома до предстоявшего похода.

Перед отъездом моим открылось новое бедствие в Ахалцыхе: чумная зараза. Уже дня два, как начали иметь сомнение в сей болезни в госпитале, накануне же моего выезда болезнь сия показалась со всеми признаками оной над одним рядовым, которого я и сам ходил смотреть и который вскоре после того умер. Она показалась и на людях Херсонского полка, стоявших в предместье. Иные полагали, что чума сия была занесена привезенным мною раненым аджарцем, который умер; но вообще должно было заключить, что зараза была доставлена в Ахалцых аджарцами, у коих она редко прекращается, и сообщилась нашим при очищении домов обывательских и раздевании убитых или умерших, остававшихся в предместье при отступлении турок. Чума сия по отъезде моем усилилась в значительной степени; она продолжалась до половины лета и перевела много людей в Ахалцыхе из полков Херсонского гренадерского и пехотного Паскевича; причиною же распространения ее были как теснота, в коей войска сии жили в Ахалцыхе, так и беспорядок, существовавшей в Графском полку, к коему не прибывал назначенный в оный полковой командир Кошкарев.

21-го числа я выехал из Ахалцыха. Бебутов провожал меня до Куры, и нас конвоировали 30 человек первых разбойников, бежавших издавна из Борчалинской и других дистанций, что в границах наших. Люди сии известны молодечеством своим и убийствами. Ныне, получив прощение, они сделались нам покорными. Во всяком случае, стража сия не была весьма надежная, и мы, едучи с Бебутовым, шутили над неосторожностью нашей, вверяя себя таким образом сим известным разбойникам. Едучи дорогой, я вступал с ними в разговор и нашел между ними одного, который был истинно замечателен по своим похождениям (теперь не припомню имени его). Он был уроженец Борчалы или Казахской дистанции и давно тому назад был за разбой взят, наказан и отправлен в Сибирь, откуда бежал чрез Бухарию и Персию и, возвратившись в окрестности своей родины, не смел навестить оную, но поселился в соседстве Грузии у выбежавших единоплеменников своих, в турецких границах, откуда и продолжал делать разбои, ныне же провожал гонителей своих, нисколько не сомневаясь в нашем великодушии. Он был очень весел, рассказывал происшествия свои с разными шутками и украшал их бранными русскими словами, коим выучился, живучи в Сибири.

22-го числа я прибыл ночевать к мостовому укреплению. Со мною ехали Абрамович и Эспехо. Боржомское ущелье было во всей красе своей, и я любовался оным. Все было в цвету; между разнообразными деревьями, покрывавшими вершины и покатости гор, показывались на скалах остатки старинных замков и церквей; в иных местах были видны иссеченные в отвесных скалах на значительной высоте входы в пещеры живших тут некогда отшельников. С гор текли быстрые потоки чистых вод, пересекающие во многих местах путь мой, вливаясь в шумящую по камням во все протяжение ущелья Куру. В местах, где ущелье, несколько расширяясь, принимало вид долины, луга покрывались яркими цветами, пели птицы, цвели кусты душистых деревьев, растущих в сих очаровательных местах, некогда населенных, но ныне опустевших от беспокойства претерпеваемого жителями. И как не поселиться в местах столь красивых, столь пленительных по богатствам природы, в них заключающимся!

Едучи дорогой, я просил Эспехо рассказывать мне обстоятельства последней Испанской войны, в коей он принимал участие, служа в корпусе испанцев, разбивших французский корпус Дюпонта[30] в Сиерре-Морене[31]. Рассказ сей познакомил меня с подробностями сего происшествия и много занимал меня.

Но со мною ехал также безобразный Анненков, который много надоедал мне прилипчивостью своею, ибо я не мог от него отделаться. Долго смеялись над ним по случаю утопленных им по неосторожности на верхней переправе вьюков, которые вскоре вытащили гораздо ниже (ибо они плыли по быстрому течению реки, но все у него подмочило), и ему предлагали сим новым средством отправить вьюки свои сплавом по Куре, до самого Тифлиса.