Собрание стихотворений - [2]

И шумит ветвистый кипарис зелёный

В лёгкой тишине.

Мой печальный, навсегда влюблённый,

Ты с другой во сне.

Ночь, мороз и колкий снег.

По Неве замёрзшей узких санок бег;

С нею мчишься ты, с бледною и злою,

К морю, всё скорей.

Но не бойся, милый, я с тобою

В комнате твоей.

1922

«За старой сосной зеленела скамья…»

За старой сосной зеленела скамья,

Дорожки вели неизвестно куда,

И детьми мы были – ты да я

У голубого пруда.

Ты тихо сказал: «Там за камнем – дракон

С тремя головами, зелёный и злой.

К обеду съедает девочку он,

Но ты не бойся – ведь я с тобой».

Нет, там не дракон, там добрый медведь.

У него медвежата и липовый мёд,

Он умеет плясать и любит реветь,

С утра он нас в гости ждёт.

Я проснулась. Белое утро зимы,

Белый, торжественный Петроград.

И это сон, что дети мы,

И сном оказался драконий сад.

И я рада, что храброго мальчика нет,

И не нужен мне добрый медведь.

Чего мне желать? О чём мне жалеть,

Если ты меня любишь и ты – поэт?

октябрь 1921

«Остроконечные чернеют в небе крыши…»

Остроконечные чернеют в небе крыши;

Спит город тяжким сном.

Шаги мои быстры, и сердце бьется тише.

Вот и знакомый дом.

Да. Окна пестрые, и на стене распятье,

И сад в левкоях сплошь.

Повсюду веянье незримой благодати.

Ты, милый, здесь живешь.

У запертых дверей я громко постучала

Три раза, словно встарь.

Ты вышел медленно, походкою усталой,

Неся в руке фонарь.

Ты на меня взглянул внимательней и строже

И не узнал меня.

Сказал: «Нехорошо людей во сне тревожить,

Вам разве мало дня?»

1919

Баллада о Роберте Пентегью

Возле церковной ограды дом,

Живёт в нём весёлый могильщик Том

С женой своей Нэнси и чёрным котом.

Если звонят колокола –

Новая к Богу душа отошла.

Роет могилу весёлый Том –

Мёртвому строит уютный дом.

Кончив работу, идёт он домой,

Очень довольный своей судьбой –

Могильное любит он ремесло.

Быстро проходят зимние дни,

Вот уже вечер и солнце зашло.

В сумерках зимних мелькнули огни,

Словно сверканье церковных свечей.

Том прошептал: «Господи, сохрани», –

И меж могил зашагал скорей.

Кто-то зовёт его: «Том! Эй, Том!»

В страхе он огляделся кругом –

На свежей могиле уселись в ряд

Девять котов и глаза их горят.

Том закричал: «Кто меня зовёт?»

«Я», – отвечает тигровый кот.

Шляпу могильщик снимает свою –

Никогда не мешает вежливым быть:

«Чем, сэр, могу я вам служить?»

«Скажите Роберту Пентегью,

Что Молли Грей умерла!

Не бойтесь – вам мы не желаем зла!»

И с громким мяуканьем девять котов

Исчезли между могильных крестов.

Нэнси пряжу прядет и мужа ждет,

Сонно в углу мурлычет кот.

Том, вбегая, кричит жене:

«Нэнси, Нэнси, что делать мне?

Роберту Пентегью я должен сказать,

Что Молли Грей кончила жизнь свою.

Но кто такой Роберт Пентегью

И где мне его отыскать?»

Тут выскочил чёрный кот из угла

И закричал: «Молли Грей умерла?

Прощайте! Пусть Бог вам счастье пошлёт!»

И прыгнул – в камин горящий – кот.

Динь-дон! Динь-динь-дон!

Похоронный утром разнёсся звон.

Девять юношей в чёрных плащах

Белый гроб несут на плечах.

«Кого хоронят?» – Том спросил

У Сэма, уборщика могил.

«Никто не слыхал здесь прежде о ней,

Зовётся она Молли Грей,

И юношей этих не знаю совсем», –

Ответил Тому уборщик Сэм

И плюнул с досады. А Том молчал.

О котах он ни слова ни сказал.

Я слышала в детстве много раз

Фантастический этот рассказ,

И пленил он навеки душу мою –

Ведь я тоже Роберт Пентегью –

Прожила я так много кошачьих дней.

Когда же умрёт моя Молли Грей?

1920

«Облаками, как пушистой шалью…»

Облаками, как пушистой шалью,

Зябкая укуталась луна.

Эта осень началась печалью,

И печалью кончится она.

Осень – это время расставанья,

Но никто не скажет мне – прости!

Говорят чужие: – До свиданья! –

И ещё: – Счастливого пути!

Только как счастливый путь найти?

1923

«Январская луна. Огромный снежный сад…»

Январская луна. Огромный снежный сад.

Неслышно мчатся сани.

И слово каждое, и каждый новый взгляд

Тревожней и желанней.

Как облака плывут! Как тихо под луной!

Как грустно, дорогая!

Вот этот снег, и ночь, и ветер над Невой

Я вспомню умирая.

1922

«Он сказал: – Прощайте, дорогая!..»

Он сказал: – Прощайте, дорогая!

Я, должно быть, больше не приду.

По аллее я пошла, не зная,

В Летнем я саду или аду.

Тихо. Пусто. Заперты ворота.

Но зачем теперь идти домой?

По аллее чёрной белый кто-то

Бродит, спотыкаясь, как слепой.

Вот подходит ближе. Стала рядом

Статуя, сверкая при луне,

На меня взглянула белым взглядом,

Голосом глухим сказала мне:

– Хочешь, поменяемся с тобою?

Мраморное сердце не болит.

Мраморной ты станешь, я – живою.

Стань сюда. Возьми мой лук и щит.

– Хорошо, – покорно я сказала, –

Вот моё пальто и башмачки.

Статуя меня поцеловала,

Я взглянула в белые зрачки.

Губы шевелиться перестали,

И в груди не слышу тёплый стук.

Я стою на белом пьедестале,

Щит в руках, и за плечами лук.

Кто же я? Диана иль Паллада?

Белая в сиянии луны,

Я теперь – и этому я рада –

Видеть буду мраморные сны.

Утро… С молоком проходят бабы,

От осенних листьев ветер бур.

Звон трамваев. Дождь косой и слабый.

И такой обычный Петербург.

Господи! И вдруг мне стало ясно –

Я его не в силах разлюбить.

Мраморною стала я напрасно –

Мрамор будет дольше сердца жить.

А она уходит, напевая,

В рыжем, клетчатом пальто моём.

Я стою холодная, нагая

Под осенним ветром и дождём.

1922

«С луны так сладостно и верно веет…»