Собрание сочинений В. К. Арсеньева в одной книге - [446]

Вся семья состояла из четырех человек: самого старика Игнатия (так звали нашего нового знакомого), его сына и двух женщин, из которых одна приходилась матерью, а другая женой молодого ороча, ушедшего на охоту.

Старик оказался очень разговорчив. Из его слов выяснилось, что они были последними чистыми орочами, что далее к югу живут уже «кяка» и что первые кекари — это отпрыски орочей, близко к ним родственные, многочисленные, но мало известные — живут на реке Ботчи. Он охотно говорил нам о рыбной ловле, об охоте, рассказывал, как раньше они жили хорошо, что теперь стало жить труднее и что поэтому он хочет навсегда перекочевать на Аку и жить здесь постоянно.

«Наша раньше Хади (Императорская Гавань) живи, — говорил Игнатий. — Твоя понимай: Хади? Теперь совсем не могу так живи: рыбы мало, соболя нету, бую (лось, сохатый) русские далеко гоняй; золото искай, лес тоже руби. Совсем наша люди ходили другое место. Какой люди Тумнин ходи, какой Уй ходи, какой Хоюль, какой Хунгари — моя сюда ходи. Теперь моя гоняй — куда наша ходу!».

Старик задумался и покачал головою, грусть выразилась на его лице: детство, дом, могила отцов — все это брошено, оставлено там без призора на произвол судьбы, на расхищение!..

Разговор постепенно перешел на другую тему.

На вопрос, зачем они завели себе таких собачонок, которые никакой пользы им принести не могут, женщины поспешно отвечали, что собак этих им подарили японцы и что они их очень любят, потому что они очень маленькие, больше не растут, что они боятся дождя, холоду и т. д.

«Другой орочи такой собака нету» — (они делали ударение на последнем слоге); говоря это, орочки гладили собачонок, ласкали их и прикрывали полами своих халатов.

«Такой собака живи, кушай, спи мало, мало. Такой собака работай не надо».

Напившись чаю, мы все вместе вышли из палатки на свежий воздух. Цепные собаки не могли выносить нашего присутствия; они ворчали, рвались с привязи, скалили зубы и, не обращая внимания на присутствие своего хозяина, продолжали лаять.

Стрелки стали проситься на охоту. Игнатий начал отговаривать. Он предупреждал, чтобы они не ходили близко к озеру или по берегам речек, потому что там у него поставлено много лочков (самострелы) на медведей, которые приходят каждую ночь к воде лакомиться мертвой рыбой. Говорил ли он правду или ему просто не хотелось, чтобы русские распугивали дичь «в его собственных заповедниках», но только благоразумие требовало воздержаться и обуздать свои охотничьи страсти, а поэтому вместо охоты на зверя решили пойти по птице.

На озере держалось много уток; они постоянно перелетали с места на место: то они улетали так далеко, что казалось более не вернутся, то вдруг неожиданно снова возвращались обратно, кружились в воздухе и с шумом опускались опять на воду. Это подзадоривало людей. Они взяли у орочей лодку и поехали на охоту. Но утки не допускали их близко, и едва лодка подходила на расстояние ружейного выстрела, они сперва отплывали, затем снимались все разом и, отлетев немного, снова садились около противоположного берега.

Охотники выпускали один за другим заряды, и чем более они горячились, тем более «мазали» и тем менее шансов было на успех. Наконец, одна из уток была ранена. Она поднялась, полетела было к морю, но скоро опустилась в озере недалеко от берега. Бросив остальную стаю, стрелки поплыли за ней, но она постоянно ныряла и не подпускала близко лодку. Неизвестно, долго ли продолжалась бы эта стрельба и погоня за подранком, если бы на выручку не явился Игнатий.

Заметив, куда плывет утка, он, схватив острогу, побежал по кустам к протоке. Как только утка ныряла, он подвигался вперед, как только она всплывала на поверхность воды, он приседал на одно колено, ждал и не шевелился. Раненая птица направлялась в протоку, намереваясь уйти в море. Тут и ждал ее Игнатий. Заметив врага, утка нырнула в последний раз и быстро с течением пошла под водой. Сверху с крутого берега, сквозь чистую прозрачную воду хорошо было видно, как утка, вытянув голову и шею и сложив крылья вдоль тела, управляя только одними ногами, торопилась перескочить опасное место. Она думала, что вода прикроет и спасет ее от человека. Вдруг ороч поднял руку, коротко взмахнул ею назад и с силой бросил острогу в воду. Булькнула острога, мелкие пузыри вспенились на поверхности. Острога всплыла и на острие ее беспомощно билась птица.

Пришлось довольствоваться одной рыбой, благо в ней не было недостатка.

XXXI

На другой день утром орочи не решились ехать. Старик Игнатий советовал обождать восхода солнца. Приметы были какие-то неопределенные, сбивчивые: облака как-то шли вразброд, одни шли к востоку, другие им навстречу, иные казались совсем неподвижны; по морю кое-где темнели полоски ветра, кружились вихри… Нечего делать, приходилось подчиняться и ждать погоды…

Известно, что ничего нет хуже, когда приготовишься к отъезду, снимешь палатку, уберешь все, уложишь вещи и вдруг тебе объявляют, что надо подождать чего-то. Ждешь… Время тянется удивительно долго; чувствуешь себя выбитым из колеи, начинаешь высказывать свои предположения, делать расчеты, в десятый раз принимаешься расспрашивать вожатых о причине задержки. Поэтому можно себе представить, с какой радостью мы приняли объявление, что скоро можно будет ехать, что к вечеру море будет тихое и что придется плыть и ночью, потому что, кто знает, какая завтра погода.