Собрание сочинений В. К. Арсеньева в одной книге - [360]

Дня через два посланные возвратились. Вместе с ними прибыл и ороч Савушка Бизанка.

Купить у туземцев ничего не удалось. Они сами кормились рыбою, которая только начинала доходить сюда единичными экземплярами. Делать нечего! Волей-неволей приходилось довольствоваться тем недоброкачественным продуктом, который был в нашем распоряжении.

Вновь прибывший ороч Савушка был моим старым приятелем. Имя свое он получил при крещении еще маленьким мальчиком. За тихий и покладистый характер русские стали называть его ласкательно. Годы шли, из мальчика Савушка сделался мужчиной, потом состарился, а ласкательное имя так при нем и осталось. Ему теперь было около шестидесяти лет. Это был мужчина среднего роста, сухопарого телосложения. Невзгоды скитальческой жизни наложили на лицо его особый отпечаток, по которому сразу можно узнать охотника-зверолова. Сосредоточенность во взгляде, некоторая скромность, молчаливость и спокойствие так характерны для обитателей лесов. Савушка не имел ни бороды, ни усов; темно-карие глаза его потускнели немного, но все же он видел еще хорошо. Кожа на лице и на руках его загорала так много раз, что навсегда осталась красновато-смуглой. Лет двадцать пять назад, по маньчжурскому обычаю, он носил косу, теперь на голове его были выцветшие редкие волосы; короткими прядями они свешивались на затылке и на висках. Одет был Савушка в свой национальный костюм, сшитый из какой-то материи, которая имела неопределенно-серый цвет. Верхняя рубашка до колен с косым воротом и с застежками на боку была подпоясана ремешком так, что вокруг талии получился напуск. На ногах он носил короткие штаны, длинные наколенники без всяких украшении и особую туземную обувь (унты), сшитую из выделанной сохатиной кожи. На поясе с правой стороны висели два ножа, с которыми орочи никогда не расстаются.

За последние годы здоровье Савушки сильно пошатнулось. Он стал кашлять кровью. Во время таких припадков он очень страдал и делался совершенно беспомощен. Сопровождавшие нас орочи относились к старику с большим вниманием и старались всячески ему услужить. Они починяли его обувь, стлали ему постель и не позволяли носить дрова.

Мы встретились с ним как старые друзья. Когда Савушка от орочей узнал, что мы вышли на Копи, сам вызвался проводить нас до Сихотэ-Алиня. Это очень меня устраивало, так как он считался добычливым охотником, лучшим следопытом и хорошим проводником.

Первый раз я встретился с Савушкой в 1908 году. Судьбе угодно было, чтобы жизненные пути наши опять сошлись около скалы Омоко Мамага. За это время много воды утекло в Копи. Мы оба уже постарели, пожалуй, даже не сразу бы узнали друг друга. Первые минуты мы не знали, как и с чего начать обоюдные расспросы. А поговорить было о чем! Мы сели с ним на опрокинутую лодку и стали вспоминать прошлое. Он сообщил мне грустные вести. Неумолимая смерть унесла в могилу многих туземцев, с которыми я встречался двадцать лет назад.

Вечером после ужина орочи, ездившие на реку Чжакуме, и оба моих спутника рано легли спать, а я, Савушка и Хутунка еще долго разговаривали между собою. В старой покинутой юрте было так уютно. Огонь весело прыгал по веткам, которые время от времени кто-нибудь из нас подбрасывал в костер. Он оживал, вспыхивал длинными языками и освещал сходившиеся кверху стены нашего временного жилища. Вход в юрту был завешан полотнищем палатки; в другом конце ее были сложены ящики с провизией. По обе стороны огня спали люди. Дым от костра выходил через отверстие в крыше. Порой сквозь него виднелось небо, освещенное бледными лучами месяца.

Я рассказывал Савушке о том, как мы шли по реке Иоли и как нашли свою питательную базу. Разговор наш перешел на скалу Омоко Мамага, и я спросил его, почему ее так назвали. Тогда Савушка сообщил мне следующее сказание.

Раньше, очень давно, в верховьях Копи жили человек Кангей и две женщины — Атынига и Омоко. Жили они долго, несколько сот лет, состарились и окаменели. Много веков они стояли в полном согласии, но однажды заспорили о том, кто из них является хозяином местных гор. Спор их перешел в ссору и в ужасную драку, от которой содрогались все сопки и стонала тайга. Кангей остался победителем и сохранил за собою место. Одна старуха, Атынига, убежала и села на правом берегу Копи между реками Бяпали и Тепты, а другая вместе с семьей перешла на левый берег реки около устья Иоли и стала называться Омоко Мамага.

С тех пор орочи, удэхе и гольды, когда проходят мимо скал, останавливаются и кладут на камни свои приношения: лоскутки материи, кусочки сахару, листочки табаку, или выливают несколько капель водки и просят послать им удачную охоту и счастливое окончание путешествия. Этот обычай соблюдается и по сие время.

Снаружи послышался какой-то всплеск. Я поспешно вышел из юрты. Тихая светлая ночь облегала уснувшую землю. На небе стояла полная луна. От нее кверху и в стороны крестообразно расходились четыре луча; несколько в стороне справа и слева виднелись еще два лучезарных пятна, которые принято называть «ложными лунами». Свет месяца отражался в реке серебристыми переливами. От воды поднимался легкий туман. Теперь скалы Омоко Мамага приняли другой вид: одни части их были ярко освещены, а другие погружены в глубокий мрак. По небу плыло белое облачко. Оно казалось неподвижным, а самая большая скала, с гневным выражением окаменевшего лица, как будто двигалась ему навстречу. Облачко проходило, и гигантский утес вновь делался неподвижным.