Р е ж и с с е р. А для этого поставьте злободневную пошлятину.
А в т о р. Нисколько. Ведь я сказал, что искусство есть претворение неясных идей в ясные формы. Талант дается автору взаймы народом. В народе бродит смутная идея. Автор претворяет ее в форму. И чем смутнее идея, тем новее и неожиданнее является ее форма. Этим, между прочим, объясняется, что высокоодаренные художники, то есть ухватывающие наиболее неуловимые, тонкие, едва народившиеся идеи, бывают часто не поняты современниками. А бездарными называют тех, кто питается тем, что уже было оформлено, пережито и отмерло. Бывают времена, когда осуществляются вечные идеи, пишется "Гамлет", "Ревизор", "Эдип" и т. д., и эти формы мы называем вечными, потому что они могут быть рассказаны всегда по-новому. Вы помните, сколько говорили о соборности, "оргиазме" и т. п. Это требовало осуществления, и вот Рейнгард ставит "Эдипа". Индивидуализм - вы помните? "Я" с большой буквы и мир как представление моего Я немедленно же отзвучал в постановке "Гамлета" Художественным театром. А теперь, когда омраченная невылазными сумерками наша жизнь, так еще недавно едва не осуществившая почти все свои надежды, потребовала во что бы то ни стало бога и красоты, нам показывают "Пер Гюнта" и "Турандот". Путь театра всегда немного впереди времени: переживание старого, а не рассказывание его по-новому; археологический музей нужен лишь для щекотания изысканных нервов...
Р е ж и с с е р. Обыкновенный зритель, по-вашему, столь же талантлив, как Шекспир?
А в т о р. Не обыкновенный, а идеальный зритель. Разучивать и ставить пьесу нужно перед идеальным зрителем, который потом на спектакле превращается в невидимого. Идеальный зритель должен быть современен и бесконечно понятлив к формам идей. Он должен быть поэтом и сказочником... Он должен наполнить картонный лес жизнью... Ужаснуться негодности злодея, ликовать удаче героя... Должен смеяться во все горло или плакать. Он должен быть мудр и найти в пьесе ту черту, на которой она превращается в поэзию и в сказку, то есть в то, от чего в забвении кружится голова и остается одно чувство - восторг.
Р е ж и с с е р. Но где вы найдете вашего идеального зрителя?
А в т о р. Он в каждом театре.
Р е ж и с с е р. Кто?
А в т о р. Режиссер.
Р е ж и с с е р. Прекрасно. Предположим, я идеальный зритель, - пьеса разыгрывается, предполагая зрителем меня, но на спектакле будет сидеть обыкновенный господин N, пришедший в театр так себе.
А в т о р. Сила разыгрываемой пьесы может быть настолько велика, что она тотчас создаст зрителя, равного вам... Но если ваши вкусы только ваши и ничьи, если вы отгорожены от жизни, если вы эстет, - пьеса не будет принята, стрела упадет, не попав в цель.
Р е ж и с с е р. Прекрасно, но если толпа пошла и низка, - я также должен быть низок и пошл?
А в т о р. Душа толпы бездонна... На поверхности она жестока и пошла, а загляните глубже, там и гениальность и геройство... Все в том, какие чувства пробудить, - она отзовется на все, лишь бы это было ее кровное, а не ваше... Вы не нужны ей - разве для любопытства. Я видел пьесу, которая началась прекрасным первым актом и кончилась по-свински... И толпа, вначале растроганная и возбужденная, начала прямо хрюкать под конец. Недавно на "Турандот" один актер пустил препошленькую фразу в раек, и театр, слушавший с чувством тонкого восхищения, вдруг заржал по-лошадиному и долго еще не мог прийти в прежнее настроение...
Р е ж и с с е р. В конце концов вы ровно ничего не сказали. Нужен талант, вот и все.
А в т о р. Да. Но нужно помнить, что талант не ваш, - как, например, вам принадлежит нос, - а дан вам взаймы. И отвержение того, кто дал вам талант, ведет к худшему из зол - к эстетизму.
Это был тихий, беловатый, едва затуманенный день. Колыхались толпы народа на Тверской, и сквозь них быстрым шагом проходили войска, с красными флагами на штыках.
Я не мог отделаться от одного впечатления: все казались мне страшно притихшими в этот день, все точно затаили дыхание, несмотря на шум, крики, радость.
Казалось, все точно чувствовали, как в этот день совершается нечто большее, чем свержение старого строя, большее, чем революция, - в этот день наступал новый век. И мы первые вошли в него.
Это чувствовалось без слов, - слова в тот день казались пошлыми: наступал новый век последнего освобождения, совершенной свободы, когда не только земля и небо станут равны для всех, но сама душа человеческая выйдет наконец на волю из всех своих темных, затхлых застенков.
В этот день, казалось, мы осуществим новые формы жизни. Мы не будем провозглашать равенства, свободы и любви, мы их достигнем. Было ясно, что ни царская ливрея, ни сюртук буржуа уже не на наши плечи.
Первого марта, я помню, у всех был только один страх, - как бы не произошла неуместная жестокость, не пролилась кровь. Словно настал канун великого вселенского мира. Так было во всей России.
И вот в эти дни странно думать, что нужно идти убивать, когда мы готовы всем протянуть объятия. Жестокое испытание: во имя последней свободы поднять меч.
Грядущая свобода должна уничтожить войну навсегда. Но, чтобы была у нас эта свобода, нужно эту войну довести до конца, потому что тень уходящего злого века еще покрывает больше половины земли.
