Собрание сочинений в 14 томах. Том 3 - [98]

– Эти комары меня в гроб вгонят! – простонал Кинк Митчелл.

– Не унывай, парень, мы уже почти на месте, – отвечал Хутчину Билл с деланной бодростью, от которой его голос приобрел еще более похоронный оттенок. – Через сорок минут мы причалим к Сороковой Миле, и тогда… А, черт!

Придерживая весло одной рукой, он звонко шлепнул себя другой по шее и, неистово ругаясь, наложил кусок сырой глины на свежий укус. Кинку Митчеллу было не до смеха. Глядя на товарища, он обмазал себе шею толстым слоем глины.

Они поплыли поперек русла, а затем повернули лодку и, легко работая веслами, пустились вниз по течению, вдоль западного берега. Через сорок минут они обогнули островок и поплыли, почти касаясь левым бортом берега. Перед ними внезапно возник поселок Сороковая Миля. Разогнувшись и перестав грести, они глядели на картину, которая представилась их глазам. Они вглядывались долго и внимательно, предоставив лодку течению, и лица их выражали недоумение, постепенно переходившее в ужас. Ни струйки дыма над поселком, а ведь в нем было несколько сот бревенчатых хижин! Ни свиста топора, с размаху врезающегося в дерево, ни скрежета пилы, ни стука молотка. Возле лавки – ни собак, ни людей, которые обычно слонялись здесь во всякое время. У берега ни одного парохода, ни одной лодки, ни одного плота. Ни суденышка на реке, ни признака жизни в селении.

– Похоже, что тут архангел Гавриил протрубил в свою трубу, а мы с тобой опоздали явиться, – заметил Хутчину Билл.

Он сказал это так равнодушно, словно в том, что они увидели, не было ничего необычайного. А Кинк Митчелл ответил ему в тон, точно и он не испытывал никакого смятения.

– Да, и все сделались баптистами, забрали лодки и решили ехать на страшный суд по реке, – сказал он, подхватывая шутку товарища.

– Мой старик был баптист, – продолжал Хутчину Билл, – и уверял, что водой туда ехать на сорок тысяч миль ближе, чем сушей.

Впрочем, им было не до шуток. Они пристали к берегу, вышли из лодки и взобрались на крутой откос. Когда они очутились на пустынных улицах, им стало жутко.

Над поселком мирно светило солнце, легкий ветерок хлопал канатом флагштока перед закрытыми дверьми дансинга «Каледония». Звенели комары, пели зорянки, прыгали голодные воробьи в поисках пищи. И ни малейшего признака человеческой жизни кругом.

– Смерть как пить хочется! – сказал Хутчину Билл, невольно понижая голос до хриплого шепота.

Его товарищ только молча кивнул в ответ, словно боясь услышать звук собственного голоса в этой тишине. Так брели они в тревожном молчании и вдруг очутились перед распахнутой настежь дверью. Над нею, вдоль всей стены, тянулась грубо размалеванная вывеска с надписью «Монте-Карло». А у двери, надвинув шляпу на глаза, откинувшись на спинку стула, сидел какой-то человек и грелся на солнце. Это был старик. Длинные седые волосы и борода придавали ему патриархальный вид.

– Да это никак старый Джим Каммингз! Видно, и он опоздал на страшный суд, – сказал Кинк Митчелл.

– Не слыхал, должно быть, как архангел Гавриил дудел в трубу, – прибавил Хутчину Билл. – Эй, Джим! Проснись! – окликнул он старика.

Тот встал со стула, припадая на одну ногу, и, моргая спросонок глазами, машинально забормотал:

– Какого прикажете налить, ребята, какого налить?

Они вошли за ним в дом и стали рядом у длинной стойки, за которой обычно полдюжины расторопных буфетчиков еле поспевали обслужить посетителей. В большом зале, всегда таком оживленном и шумном, стояла унылая, кладбищенская тишина. Не побрякивали фишки, не катились с легким жужжанием костяные шары. Столы для игры в рулетку и фараон были накрыты чехлами и казались могильными плитами. Из соседней комнаты, танцевального зала, не доносились веселые женские голоса.

Старый Джим Каммингз, взяв в свои дрожащие руки стакан, вытер его, а Кинк Митчелл начертал свои инициалы на пыльной стойке.

– Где же девушки? – крикнул Хутчину Билл деланно-веселым голосом.

– Уехали, – отвечал старый буфетчик. Голос его был такой же старый, как сам он, и такой же дрожащий и неуверенный, как его руки.

– Где Бидуэлл и Барлоу?

– Уехали.

– А Сиутуотер Чарли?

– Уехал.

– А его сестра?

– Тоже.

– Ну, а твоя дочь Салли с малышом?

– Уехали, все уехали…

Старик печально покачал головой и в рассеянности принялся переставлять пыльные бутылки.

– Да куда же их всех понесло, черт возьми? – взорвался наконец Кинк Митчелл. – Чума, что ли, их отсюда выгнала?

– Так вы ничего не знаете? – Старик тихонько хихикнул. – Все уехали в Доусон!..

– Что это за Доусон такой? – спросил Билл. – Ручей, местечко или, может, какой-нибудь новый кабак?

– Да неужто вы о Доусоне не слышали? – Старик опять захихикал. – Да ведь это целый город, побольше нашей Сороковой! Да, сэр, побольше Сороковой Мили.

– Вот уж восьмой год я болтаюсь в этих краях, – с расстановкой произнес Билл, – а, признаюсь, впервые слышу про такой город. Знаешь что, налей-ка мне еще виски. Я прямо-таки обалдел от твоих новостей, ей-богу! Где же, к примеру, находится этот Доусон?

– Да у самого устья Клондайка, в низине, – пояснил старый Джим. – А сами-то вы где пропадали все лето?

– Мало ли где! – сердито буркнул Кинк Митчелл. – Там, где мы были, так черно от комаров, что, если хочешь взглянуть на солнце, узнать, который час, приходится запускать в небо палкой. Верно я говорю, Билл?