Так было всегда, но теперь заплаканное окно вызывало у меня невольное чувство вины. Причина — Майя! Могу ли я самодовольно радоваться серенькому дню, когда знаю, с какой неохотой она собирается в институт. «Педобожий дом казенный» стал ей еще невыносимей после провала на показательном уроке. А этот дом на другом конце города, даже добираться до него под дождем наказание. И невольно думаешь, завтра ей ничего не принесет — тот же дождь, тот же день. И что дальше?.. Серо и тускло без просвета.
Майя по утрам особенно пасмурна и неразговорчива.
По вечерам тоже. Вечерами нам просто не о чем обмолвиться словом. О моей работе — нет, не смей! О ее учебе — нет; не упоминай! Особенно о недавней горячке с Пушкиным — тут уж воистину в доме повешенного не говорят о веревке.
Сейчас у нас в комнате все прибрано и расставлено по своим местам — добропорядочный скучный порядок и чистота. Книги собраны и разнесены по библиотекам. И чего-то надрывно ждешь, ждешь: господи, хоть бы пожар или землетрясение, лишь бы не тишина. Но дождь за окном, только дождь. Даже Боря Цветик не заглядывает в гости, отсиживается дома.
В один из таких вечеров Майя, лазая бесцельно по полкам, вытащила Иеронима Босха. Он так долго стоял забытым, что даже корешок лакированного супера успел пожелтеть.
— Откуда это у нас? — удивилась она.
— Подарили мне. Давно.
— Кто?
— Одна женщина…
Я никогда ни в чем не лгал Майе, ничего перед ней не умалчивал.
Сведя над переносицей суровые брови, она внимательно принялась изучать цветные босховские кошмары: всадников на опрокинутых кувшинах, рыб, летающих под облаками, тошнотных зеленых химер, химерические физиономии людей…
— Кто была та женщина?
— Научным бродягой и добрым человеком.
— Почему она сделала тебе именно такой подарок? Тебе что, очень нравился Босх?
— Скорей неприятен.
— А мне он нравится! — объявила Майя с мрачным торжеством. — Гляжу — и жутко. Это не смазливая «Незнакомка»…
Она, оказывается, не забыла «Незнакомку», даже в голосе сейчас мстительные нотки. «Незнакомка» теперь суеверно пугала меня — с нее началась неудовлетворенность Москвой, закончившаяся скандалом пред глумящимися масками. Нынче у нас все так натянуто и так ненадежно — не хватает лишь скандала. Я ничего не ответил и лишь украдкой перевел глаза на стену, где висела бесхитростная смеющаяся «Рябинка».
— А той женщине это нравилось?
— Не знаю, мы никогда не говорили о живописи.
— Нравилось, если держала у себя. Мы, наверно, похожи…
— Вы совсем разные. Она была очень одиноким человеком. У тебя родители, у тебя муж, полно знакомых, ты крепко связана с миром. У нее никого.
— Я связана?.. Нет! Кажется только. Оглядываюсь — и страх берет — пусто…
Я рассердился.
— Меня принимаешь за пустоту — пусть! Но отца с матерью пустотой считаешь?!
Насупив брови, Майя долго молчала, наконец вздохнула и сказала:
— Ты прав… Просто я теперь какая-то исковерканная. У меня невезучая полоса… Никто в этом не виноват. И тебя я люблю. Да!.. И хочется тебе сделать что-то хорошее.
Но Босха она не отложила, листала и вглядывалась в него допоздна.
На следующий день, вернувшись с работы, я застал Майю дома, она встретила меня загадочным взглядом.
— Взгляни. Нравится?
Со стены над тахтой исчезла хохочущая «Рябинка», вместо нее раскинулось полотнище, траурное и тесно набитое несуразно угловатым — нечто бычье, нечто крокодилье-лошадиное, нечто человечье, спутано, перемешано, вопит, корчится, задирает уродливые конечности.
— Это Пикассо. «Герника»! — объявила она.
— А тебе… нравится? — спросил я.
— Да! Жуть берет.
— Не пойму, почему жуть должна доставлять наслаждение?
— Почти сорок лет весь мир восхищается этой картиной!
Не впервые Майя упрекает меня, что мои вкусы и взгляды расходятся со всем миром. Не скажу, что мне доставляет удовольствие моя обособица, рад был бы походить на всех, но и притворяться перед собой не могу.
И меня удивляет Майя. Ей нравится, сомнений нет, фейерверочное, светлое, пушкинское:
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Нравится и это — «жуть берет». Как может в одной человеческой душе укладываться столь несовместимое? Наверное, то и другое лежит у нее в разных этажах — в верхних, светлых, и в подвальных, темных…
А в общем, жаль исчезнувшей «Рябинки». Жаль, как утраченного детства.
И снова тягостное молчание по вечерам. Только теперь над нами издевательски ржала со стены лошадино-крокодильей пастью «Герника».
![Собрание сочинений. Том 3. Свидание с Нефертити : [роман]. Очерки. Военные рассказы](/storage/book-covers/6d/6d33c74004479594fc7801a6b05cf0cc46250a4b.jpg)
