Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести - [286]

Спор продолжался на страницах газет и журналов. Критики все так же придерживались крайних оценок.

«Вместо философической трагедии получилась риторическая мелодрама» (Панков А. Современник на рандеву. — Новый мир, 1978, № 6). Н. Машовец, полагающий, что писатель должен уподобиться врачу, сомневался, «сумеет ли молодой читатель извлечь из повести В. Тендрякова нравственный урок, обрести опору, так необходимую идущему сквозь семейные тернии» (Горький вкус вольности, — «Правда», 1978, 21 мая). «Автор написал повесть об идеалах, потерпевших первое поражение при столкновении с жизнью. Через горькие сомнения и ошибки движутся герои к истине…» (Ульяшов П. Будьте романтиком, но останьтесь реалистом, — Октябрь, 1978, № 5).

Некоторые литераторы ставили под сомнение и саму авторскую позицию. С одной стороны — «мораль, торчащая как жало» (И. Золотусский), с другой — писатель «прячет свою точку зрения на то, о чем он пишет. Если не любишь „разжевывать“ — изволь, выложи одни лишь аргументы» (В. Дудинцев).

В интервью корреспонденту «Литературной газеты» В. Тендряков отвечает на эти упреки так: «Да ничуть я не завуалировал. Если есть вопросы, раскрывая которые я не могу быть полностью откровенным, то мне лучше за них не браться… Скорее, меня упрекают в том, что я разжевываю, декларирую какие-то вещи. А что делать? Разве я могу оставлять недомолвки, полунамеки. Иной читатель может вывернуть все шиворот навыворот. И сделать выводы, против которых я, может быть, пытаюсь бороться всю свою жизнь…» (Лит. газ., 1979, 18 апр.).

«Нравственные оценки расставляются писателем неукоснительно — он чужд какого-либо объективизма, — но их постижение и составляет главную трудность чтения книг Тендрякова и, одновременно, едва ли не главное их обаяние» (Эльяшевич Арк. Горизонтали и вертикали. Л., Сов. пис., 1984).

И в последующие годы критика продолжала возвращаться к повести, но тон ее становился спокойнее, подход — историчнее, оценки — объективнее.

«Тендряков заражает читателя нравственно-философским напряжением за счет повышенного „достоевско-шексппровского“ строя мыслей и чувств своих героев. Своеобразной вершиной этого стала повесть „Затмение“, где философский корень извлекается из любого, сколь угодно обыденного факта жизни, где даже любовь превращена в изощренный интеллектуальный поединок…

Вообще говоря, повесть „Затмение“ представляется наиболее „тендряковской“ из всего написанного писателем, вобравшей в себя все предыдущие и последующие особенности его прозы, со всеми ее достоинствами и недостатками. Автор блеснул здесь несомненным изобразительным мастерством…

Задумав ее, судя по интервью, опубликованному в „Литературной учебе“, как монографическое исследование „простейшей“, элементарной человеческой связи между „он“ и „она“, Тендряков устремляется с этого плацдарма на энциклопедическое осмысление связи „всего со всеми“…» (Сердюченко В. В кругу «вечных» вопросов. — Октябрь, 1983, № 11).

Читательская почта по «Затмению» тоже говорит о сложности прочтения повести. Это разговор, как правило, не только о повести, а намного шире. От личных проблем читатели переходят на общественные. Порой письма напоминают не отзывы, а раздумья единомышленников.

«Нахожусь под впечатлением Вашего „Затмения“… Читая, чувствуешь себя учеником. И нет в этом никакого уничижения не только потому, что переживаемое чувство — какое-то ублаготворяющее, но и потому, что учителя воспринимаешь как сверстника, обремененного рядом слабостей, таких же, как и у тебя, грешного…

„Затмение“ — не обычная повесть, а роман (как я убежден) с обильными рассудительскими вкраплениями… Давно не перечитывал Достоевского и Толстого. Они писатели тоже рассудительского толка… Не исключено, что сегодня они, как и Вы, оставили бы у меня, уже пожилого читателя, чувство незавершенности… Мне кажется, что Ваша завершенность будет завтра, что сегодня читатель обладает счастьем черпать из бурной и богатой реки, но куда течет река, куда она ведет, это мы вычитаем завтра.

Вряд ли надо писать, как я признателен за обильное „сегодня“ (Попелянский Я. 4.9. 1978).

„Затмение“ — взаимное непонимание, происходящее от разности мироощущений, жизненных позиций, от разности того, что я назвал бы иллюзиями. Проблема вырисовывается достаточно ясно, а ответа нет…

Другие поймут „Затмение“ по-другому. Каждый ищет в художественном произведении свое, и чем больше находит, тем, по-моему, лучше…

Те многочисленные характеры и сюжеты, сравнительно узкие, локальные в своей сути, которыми так насыщено предыдущее Ваше творчество, в результате каких-то сложных внутренних превращений, сдвигов, синтеза, вылились в вещь, на мой взгляд, этапную, в некотором смысле итоговую, когда писатель, доселе активно исследующий мир современников в его, так сказать, данности, руководимый в этом исследовании лишь направленностью собственного таланта, сделал попытку взяться за проблему глобального. общечеловеческого масштаба…» (Сидоров И. 18.12.1978).

Повесть требовала сосредоточенного прочтения, не каждому удавалось сразу разобраться в авторском замысле.

Читатели библиотеки далекого Онохая открыто признаются, что растерялись, не могут разобраться в сложности судеб героев, и просят автора разъяснений и подсказки.