Собрание сочинений. Том 5 - [137]

5

Пленарное заседание конгресса в защиту мира открылось в том самом «Карнеги-холл», где вчера состоялся торжественный обед. Интерес со стороны передовой американской интеллигенции небывалый. Гостевые билеты на все заседания раскуплены задолго до открытия конгресса, и организаторам пришлось даже выступать в печати со специальным письмом, в котором высказывалось сожаление многим тысячам американцев, оставшимся без билетов.

Иностранные гости размещены на сцене. Профессор Шэпли представил публике каждого из нас. Были оглашены приветствия, полученные конгрессом от Бернарда Шоу, Мартина Андерсена Нексе, Томаса Манна, Жолио Кюри, ирландского писателя Шона о’Кэйси и других. Отсутствующий на конгрессе католический аббат Жан Булье писал в своем приветствии, что необходимо полностью разгромить чудовищный замысел похода атомщиков:

«Не является ли отказ в предоставлении мне права говорить эти истины указанием на стремление к агрессии и нетерпимость под прикрытием словесных требований о свободе религии и защите мира?»

Английский физик Блэккет, автор нашумевшей книги «Страх, бомба и война», в своей телеграмме резко критиковал военный характер Северо-Атлантического пакта.

И приветствие аббата Булье и телеграмма Блэккета были не раз прерываемы дружными аплодисментами аудитории.

Во вступительной речи Шэпли уделил довольно много места критике государственного департамента за недопущение на конгресс представителей многих стран. При упоминании государственного департамента по залу проходило осиное: «З-з-з-з-з-з!»

Не любит Америка своих сегодняшних дипломатов и откровенно презирает их. Здесь настолько несерьезно относятся в частности к Ачесону, что иной раз прямо невозможно убедить собеседника, что недочеловек вроде Ачесона может быть не менее опасен, чем «сверхчеловек» типа Гитлера.

Я сейчас не помню последовательности выступлений. Остались в памяти речи епископа Моултона, редактора «Нью-Йорк пост» Т. О. Тэкри и бывшего специального помощника министра юстиции Джона Рогге.

Слова Джона Рогге: «Когда премьер Сталин говорит, что он хочет говорить о мире, американский народ должен сказать президенту Трумэну, что и ему пора быть готовым к разговору о мире. Это важнее, чем удить рыбу», — были покрыты оглушительными аплодисментами и одобрительным свистом (в Америке свист — не осуждение, а похвала).

И вместе с тем я не могу сказать, что сам Джон Рогге оставил впечатление твердого и до конца принципиального человека.

Он адвокат — следовательно, любитель фразеологии. Как всякий оратор, он, вероятно, любит аплодисменты.

Эти последние можно заслужить острым словцом по адресу нелюбимого правительства. Но словцо далеко не всегда дельце, вот в чем беда.

Взволнованную речь произнес кубинский делегат, поэт Н. Гильен, коренастый, сильный человек с шапкой седых волос на мужественной голове.

— Война не приходит сама собой — ее фабрикуют, — сказал он. — Война — это гигантский бизнес, это нажива на крови, костях и жизни народа.

Профессор Оссовский из Польши говорил о бедствиях, выпавших на долю польского народа в последней войне.

Его слушали с затаенным вниманием. Выступал представитель страны, залитой кровью детей и старцев. Вероятно, в публике были люди, понимавшие польский язык. Они не ждали перевода, а выражали свое одобрение оратору тотчас же.

Начиная с 25 марта тон прессы в отношении конгресса начинает резко меняться. Врать дальше о многотысячных контрдемонстрациях невозможно: конгресс на виду у всех. Невозможно говорить и о том, что «красные москвичи задают тон», ибо наиболее острые критические выступления по адресу правительства США и его империалистической политики принадлежат американцам, которых нельзя даже заподозрить в антиамериканской деятельности.

25 марта в «Нью-Йорк таймс», газете, пожалуй, наиболее развязно разглагольствовавшей о «непопулярности» конгресса, о тысячах пикетчиков против нас, советских гостей, неожиданно появилось письмо бывшего корреспондента той же газеты в Москве — Брукса Аткинсона. Вот это письмо. Оно чрезвычайно характерно для нравов американской печати. Помещая его, «Нью-Йорк таймс» на ходу перестраивалась в своей оценке конгресса, ставя себя в позицию как бы совершенно объективного наблюдателя.

«Редактору «Нью-Йорк таймс».

В течение девяти месяцев, что я работал в Москве, я встречал самое корректное и радушное отношение со стороны русского народа, несмотря на то, что ни тогда, ни теперь я не относился с сочувствием к советской власти. Хотя бы по одной этой причине, я негодую по поводу остервенелости, с какой многие американцы ныне встречают нескольких советских гостей, прибывших в Нью-Йорк на конгресс в защиту мира. Каково бы ни было их личное или официальное отношение к Америке, это фактор второстепенный. Ввиду того, что мы редко имеем в качестве гостей видных советских писателей или художников, тем более желательно, чтобы они вынесли впечатление о нормальной доброй воле Америки».

Добрую волю американской интеллигенции, отвечу я Аткинсону, мы наблюдали без помощи прессы. Мы ощущали ее, встречаясь с сотнями представителей науки и искусства, сидя с ними за одним столом, обмениваясь беглыми, но искренними мнениями о политическом положении в мире.