Собрание сочинений. Том 4 - [116]

— Егор Минаич, а Егор Минаич! — восклицал в одной такой группке молодой, лихо курносый парень в каске, судя по мотку веревок у пояса, лесогон. — Так какое же будет ваше последнее слово?

— Нет! — негромко отвечал Егор Минаич, пожилой, мрачный шахтер, с усами, совсем закрывшими губы.

— Нет?!

— Нет.

— А отчего же нет, Егор Минаич?

— А оттого, что срамиться не хочу.

— Так мы ж дадим, дадим, Егор Минаич! Вы ж только послушайте! А, Егор Минаич? — с мольбой заглядывая в лицо бригадира, жарко и нежно шептал лесогон и нетерпеливо ждал ответа. — Я ж вам, хотите, еще раз весь план поясню!.. А?

— Нет.

— Нет?!

— Нет.

— Так какое ж будет ваше последнее слово, а. Егор Минаич?

И всюду вокруг себя слышал я этот страстный шепот.

— Да неужели мы от людей отстанем? — говорил в группе забойщиков огненно-рыжий красавец Митя Закорко. — Нет, вы как хотите, а я вызов сделаю.

— Да-а... Как удастся... — нерешительно возражал ему товарищ, но и в его глазах была уже лихорадка. — Надо прикинуть.

— Говорят, Забара на «Красном партизане» полтораста тонн дал.

— Ну, это вряд ли!

— Все говорят...

— Полтораста? Сколько ж он заработал?

Кто-то тут же и подсчитал. Вышло много. Но никто не удивился. К высоким заработкам рекордсменов уже привыкли. В нарядной ежедневно вывешивались большие плакаты: шахтер такой-то дал столько-то процентов нормы, заработал столько-то. Рабочий человек вообще о своих заработках говорит охотно и не таясь.

— Вы как хотите, — с досадой сказал Закорко, — а я Виктора вызову. Не в первый раз мне его вызывать!

Я был при том, как Закорко сдержал свое слово. В нарядной состоялся митинг — они случались теперь почти ежедневно — и на нем Виктор громогласно объявил:

— Иду на новый рекорд, ребята! Наперед ничего не скажу, а мировой рекорд будет за «Крутой Марией». Все!

Он еще стоял на помосте, когда к нему с отбойным молотком на плече подошел Митя Закорко.

— А я вызываю тебя, Виктор! — дерзко сказал он и чуть приподнял молоток правой рукой. — На своем маломощном пласте берусь я перекрыть твой рекорд... Все слышат? — крикнул он оборачиваясь. — Так и запомните!

Он отойти не успел, как подошел Сергей Очеретин.

— И я тебя вызываю, Виктор! — сказал он, часто моргая мохнатыми, белыми, как бабочки-капустницы, ресницами. — Секрет нам теперь ясен. Хвастаться не стану, а тысяча процентов мои!

И тогда словно перемычку пробило. Один за другим пошли на Виктора с вызовом шахтеры, в одиночку и бригадами, — проходчики, лесогоны, крепильщики, запальщики, — они на минуту останавливались перед помостом, объявляли свой вызов и проходили... Был здесь и лихой лесогон из бригады Егора Минаича; он шел впереди своей бригады и вызов бросил петушиным, срывающимся от волнения и гордости голосом. Егор Минаич хмуро, но с достоинством шел следом, — он подтвердил вызов молчаливым кивком.

Андрей оказался рядом со мной. Он внимательно следил за тем, что вокруг творилось. Был ли он доволен? Ничего нельзя было понять по его лицу.

— Ну, теперь-то — соревнование, по-вашему? — тихонько спросил я.

— Да. Это соревнование! — ответил Воронько. — Вся шахта двинулась! — И он застенчиво улыбнулся.

Но тотчас же и встревожился, — я не мог понять, отчего. В эту минуту бросал свой вызов Виктору Абросимову забойщик Закорлюка-старший. Андрей вдруг покинул меня, поспешно взобрался на помост и стал рядом с Абросимовым. Только потом я узнал, в чем дело: Андрей боялся, как бы самолюбивый Виктор не обиделся на дерзкие вызовы и худым словом не оскорбил бы людей.

Не понял я тогда и смысла маленького эпизода, разыгравшегося тут же, на моих глазах. У окошка третьего участка, неподалеку от меня, грузно опершись на палку, стоял заведующий шахтой Дед, а рядом с ним щуплый шахтер-белорус, с реденькой русой бороденкой и длинной, как у аиста, тощей шеей. Он все вытягивал шею вверх, подымаясь при этом на цыпочки и становясь еще более похожим на аиста. Был он в большом смятении: на его лице попеременно отражались все оттенки чувств — от робости до отваги.

Наконец, он воодушевился.

— Ан и я пойду, а? — сказал он неожиданным басом. — Благослови, Глеб Игнатович?

— Стой, Кондрат, не рыпайся! — презрительно остановил его Дед. — Куда тебе! Тоже выискался, — конь с копытом...

— А нет, пойду! — упрямо повторил Кондрат. — Авось и мы людей не хуже.

И он действительно пошел. Я видел, как, переменившись в лице, посмотрел ему вслед заведующий. В этом взгляде были и изумление, и досада, и смущение, и даже стыд. Почему стыд? Но разве я мог угадать, что творилось в душе Деда, что в ней сломалось и рухнуло в эту минуту, когда увидел он, как отсталый шахтер Кондрат, — один из тех, за чью судьбу Дед так опасался, — подошел к помосту и, задрав вверх бороденку, смело вызвал Виктора на великое соревнование?!

— Смотри! Ишь ты! — удивился Виктор. — И ты, Кондрат? — Он обернулся к Андрею и, радостно смеясь, шепнул: — Ты только гляди. Андрей, что делается! Как мы народ-то растревожили. Ай да мы! — Потом вдруг выпрямился, поднял лампочку и весело гаркнул на всю нарядную: — Принимаю! Все вызовы принимаю! — сказал он. — И желаю всем, кто меня вызвал, от чистой души желаю — побить меня! На пользу родной шахте. Ну, да и я в долгу не останусь! — хвастливо прибавил он. — Держись, ребята!.. Так, что ли, Андрей?