Собрание сочинений - Том 3 - [28]

и дал отвезти о. Порфирию рубашку, масло и хлеб и, улыбнувшись, советовал ей поспешить к нам, сказав:

— Еще захватишь ли его?

Она приняла эти слова за шутку, а приехавши в обитель, убедилась в прозорливости о. Илариона.

14-го пополудни о. Порфирий надел на себя присланную рубашку затворника. Вечером он прощался с братией, попросил к себе отца игумена, объяснил ему свои желания и распоряжения относительно вещей и дел по занятиям и испросил у него последнее прощение и благословение, сказав о близкой своей кончине.

В ночь с 14-го на 15-е, в три часа пополуночи, в начале утрени, о. Порфирий просил удостоить его приобщения Св. Таин, и, когда иеромонах Паисий приобщил его и предложил запить теплотою, о. Порфирий ответил:

— Нет, батюшка! В моем положении легко может возмутиться рвота.

Это были последние слова его. Тут же на лице его заметили отображение некоего благодатного утешения: лицо его, бывшее от жара красным, сделалось вдруг бело и приятно, дыхание же тихо и кратко. Отец Паисий начал читать отходную, и в половине чтения отходной о. Порфирий тихо и незаметно успе о Господе до последней трубы Архангела...

Вот и дни великие Великой Четыредесятницы преполовились! Дожили, по милости и долготерпению Божию, до повторительного чтения Великого канона св. преподобного Андрея Критского: сегодня стояние в честь и славу преподобной матери нашей Марии Египетской. Душа моя, душа моя, возстани! что спиши?..

Душа моя, возстань! Душа моя, проснись

От тягостного сна!

Душа, войди в себя, опомнись, осмотрись:

Ты вся во тьме грехов погружена!...

Зачем ты вверяешься морю сует,

Мечтам своей жалкой дремоты?

И радости жизни, и горестный след,

И смутные сердца заботы,

Покоя отрада и время труда

И шум повседневных событий -

Все это проходит для нас навсегда,

Как сон, поутру позабытый.

А ты средь потока волнений мирских

Забыла, куда им влечешься!

Не помнишь священных обетов своих,

Не мыслишь о том, не печешься:

Взошла ль в тебе жизни бессмертной заря?

Начался ли подвиг твой трудный?

И с чем ты предстанешь пред Бога-Царя

Воздать Ему слово в день судный?

Твой близок час, душа! Быть может, наступил

Последний жизни день,

Когда в томительном бореньи жизни сил

Тебя вдруг смертная застигнет сень!...

И тело растает, как воск под огнем;

Твой рушится столп утвержденья:

Останешься там ты одна ни на чем,

Не став здесь на камне спасенья.

Ты будешь там тяжко во веки страдать,

Стенать, поглощаема бездной,

И жить, чтоб, к несчастию, видеть и знать,

Что нет в тебе жизни небесной...

И ужас суда обуяет тебя;

Всю гнусность свою ты узнаешь:

И в бездне ничтожества скрыла б себя,

Но тщетно сего возжелаешь!

Постигнет проклятие судного дня

Твой грех, твою злость и беспечность...

Увы! — твоих мук не угасит огня

Во веки веков неизменная вечность.

О, воспряни, душа! Молись, чтоб Царь Христос

Тебя не осудил!

За верных Сам Себя на жертву Он принес

И Кровью их пречистою омыл.

Он — наш Искупитель! Бессмертья лучи

Из гроба Его воссияли;

В руке его — неба и ада ключи,

И жизни, и смерти скрижали,

И суд на главы ослепленных врагов,

И рай, и венцы испытаний.

В Деснице Его — беспредельность веков

И вся необъятность созданий.

И Он, мирозданья великий Господь,

От Ангелов трепетно чтимый,

Приявший здесь долу смиренную плоть,

Всем тайно присущ нам, Незримый.

И ясны сердца всех, как день, перед Ним,

И всех Он щадит и врачует,

И долго тебя милосердьем Своим,

Как блудного сына, взыскует.

Стихи эти принадлежат перу вдохновенного Самим Богом трудника Его на ниве Христовой, Алтайского миссионера, архимандрита Макария. Выписываю их в свои заметки, как дар чистой, христианской поэзии, как утешительный отзвук великих и радостных дней Св. Четыредесятницы, приготовляющей сердце наше к приятию и вмещению в себя победного торжества Воскресения Христова.

Батюшка старец, отец Макарий, получил письмо из Томска, из тех сибирских краев, где подвизался автор вышеприведенного стихотворения. Пишет ему монах с Афонской горы, Парфений, живущий в Томске при архиерейском доме. Этот Парфений проездом был у нас в монастыре и в Скиту в 1837-1838 году. В письме своем он между прочим описывает сказанное при нем архиерею миссионером — протоиереем с Алтая, что на Алтае один крестьянин искал лошадей своих по лесам и дебрям. Удалившись незаметно в непроходимые места, крестьянин этот достиг в дремучем лесу горы. Пройдя по глубокой расселине, он увидал поляну, на которой земля оказалась вскопанной, и на ней были устроены гряды. Крестьянин удивился и подумал: кто бы мог сюда зайти? Оглядевшись кругом, он заметил в горе пещеру и в ней — дверь. Он пошел по направлению к пещере, и тут к нему из пещеры навстречу вышел человек, совершенно нагой, весь обросший волосами, препоясанный каким-то рубищем.

Оба они испугались друг друга и стали креститься. Пустынник спросил:

— Кто ты? дух или человек?

— Крестьянин села... — ответил крестьянин.

— Как ты зашел сюда? Я вот двадцать лет живу здесь и никого еще не видел.

— Я ищу своих лошадей и, потеряв путь, забрел сюда... Скажи же и ты мне, пожалуй, как ты сюда поселился и с кем живешь?

— Я рассмотрел суету міра, — отвечал пустынник, — и удалился сюда со Старцем, который со мною прожил здесь и скончался; и вот двадцать лет я здесь один.