Собрание сочинений. Том 2. Стихотворения - [29]

Кто не согласен, тот теряет многое!

1972

Севан

Арамаису Саакяну

Севан сердился, бил по крыльям катера,

Окатывал холодною водой.

От этого к нему моя симпатия

Росла, как белый гребень над волной.

— А почему ты буйствуешь? Скажи мне!

Тебе чего — не нравится восток?

— А потому, что я не в том режиме,

В котором умудрил меня господь.

Мой уровень трагически понижен,

Бездарно вспорот каменный живот.

Бессмыслицу большую в этом вижу,

Во мне обида кровная живет!

Ломался изумруд воды чистейший,

Оскаливался волком вдалеке.

Севан себя, как пьяный парень, тешил,

Бил вдохновенно стекла в кабаке.

Бушуй, бушуй, пространство голубое,

Тем более, что утешенья нет.

Трагично обмеление любое —

Севан ли это иль Большой Поэт!

1972

Асмик

Имя твое в переводе на русский — жасмин.

Майский цветок, опьяняюще милый и мятный.

Это мне все пожилой армянин объяснил

И хитровато спросил: — Ты влюбился в армянку?

Стадо волос твоих вышло пастись и гулять,

Словно овечья отара на плечи спустилась.

Ты никому не позволишь его загонять!

Только сама! И поэтому мне загрустилось.

Как ты легко наступаешь на новенький трап,

Как тебе машут влюбленно и мама, и папа, и тетя.

Как я, моя дорогая, и ветрен и слаб,

Если глазами слежу за тобой в самолете.

Ты прочитала с тревогой: — Ремни застегнуть! —

«Значит, опасно. А вдруг в высоте разобьешься?»

Молодость — смелость. И вот уже юная грудь

Дышит спокойно, в ты, моя радость, смеешься!

Вот и летим! А под нами Кавказский хребет.

Крылья державы надежны! Родная, не бойся!

Только одно и мешает что разница лет,

Двадцать тебе, мне почти что в три раза побольше.

Я говорю себе: — Хватит смотреть, не смущай!

И прекрати поскорей переглядки с младенцем!

Молодость, молодость! Девушка! Мята и май,

Не убивайте меня! Подарите улыбку с надеждой!

1972

* * *

Что-то женское живет в березе белой,

Что-то нежное исходит от ствола.

Подхожу я к ней стыдливо-оробелый,

Одного боюсь, вдруг скажет: — Не звала!

Попрошу я у березоньки прощенья,

Опущу глаза и стану отходить,

И взгляну на недоступное виденье,

И начну на расстоянии любить.

Буду песни петь ей постоянно,

Бескорыстно славить красоту,

Только бы березка осиянно

Подымалась гордо в высоту!

1972

Поющий памятник

Неслыханно, чтоб памятник запел!

Но было так. Я лично это слышал.

Не для луны, не для небесных тел

Он ночью на опушку леса вышел.

Весь день томился на большой жаре

И раскалился всем своим металлом.

Не в окруженье лета, в январе

Уставшая душа его летала.

Он звал к себе живых, земных людей

Звенящим алюминием конструкций.

Губами горя он кричал: — Скорей!

От жажды и жары сосуды рвутся!

— Иду! — тотчас ответил быстрый Днестр.

— Спешу на помощь! — Прут-река сказала.

И зазвучал невидимый оркестр,

И стала отдыхать душа металла.

Он остывал, как танк среди войны,

Как после боя кони вороные,

И музыка полей и тишины

Залечивала раны боевые.

И памятник, как баховский орган,

Через поля, леса, дороги, дали

Пел о бессмертной славе молдаван,

Что жизнь свою за Родину отдали!

1972

Могила Гагарина

Его могила необычна.

Она в лесу, она в корнях,

Я убедился в этом лично,

Я посетил ее на днях.

Стоял, задумавшись в печали,

Как мать, о Юрии скорбя.

А за поникшими плечами

Синело небо октября.

Где падал он — там ключ пробился,

Колодец ключевой возник.

Так, значит, Юрий вновь родился,

И он не Юрий, а родник!

Идут к нему седые старцы

И воду черпают в кувшин,

Солдаты — те снимают каски,

Молчат молчанием мужчин.

Березы стали колыбелью

И усыпальницей его, —

Они березовой шинелью

Укрыли сына своего.

Ты должен съездить в лес печальный,

Пока свежи его следы,

И выпить в клятвенном молчанье

Глоток гагаринской воды!

1972

Любил я

Любил я! Какие свиданья имел,

Когда приезжал на каникулы летом.

Какими цитатами важно гремел,

Поскольку не думал, что буду поэтом.

Я брал балалайку и пел и страдал

Под окнами той, что красою гордилась,

И в самое сердце ее попадал,

Она выходила и рядом садилась.

Что было! Пьянела моя голова,

Трубили архангелы в звонкие трубы.

Все то, что теперь выражают слова,

Тогда выражали и руки и губы.

«Ты можешь?» — она вопрошала. «Могу!» —

«На подвиг великий согласен?» — «Согласен!»

И веткой хлестала мне по сапогу,

Теперь-то я знаю, что был я прекрасен.

Я шел и шатался. Я плакал и пел.

И пестовал чувство, как чистое чудо.

Дверь мать открывала: «Ты что, заболел?» —

«Да, мама!» — «А что с тобой?» —

               «Это простуда».

Несла она только что вынутый мед,

И пахло от чая божественно вкусно.

Но кто никогда не любил, не поймет,

Что значит святое, великое чувство.

И я повторяю, как проповедь, вновь

Для вас, самых юных и искренних граждан,

Что самое главное в жизни — любовь!

А все остальное не так уже важно!

1972

* * *

Читатель! Будь мне другом,

Опорой и душой,

Пойдем со мною лугом,

Где я косил косой.

Где мужики кричали:

— Не отставай, браток! —

И крепко выручали

Хлеб и воды глоток.

Пойдем с тобою лесом,

Который за холмом.

Тебе я с интересом

Все расскажу о нем.

Пойдем с тобою полем,

Где рожь и где овес,

И мы себе позволим

Расплакаться до слез.

Родная мать, бывало,

Играючи серпом,

Мне песни напевала,

Могу ль забыть о том?!

Пойдем с тобою цехом,

Где мой станок стоял,

Где я стихом и смехом

Рабочих забавлял.

Текла стальная стружка,

А сам я был каков!

Из уст моих частушка

Летела вдоль станков.