— Уверены ли вы в том, что мистрис Херодсфут такая особа, на которую можно положиться? — сказала м-с Джессель викарию вскоре после этого разговора. — Она, по-видимому, совершенная безбожница, по крайней мере, на словах.
Курат был того же мнения. Она была безбожница с точки зрения м-с Джессель, но не думает ли м-с Джессель, что Бадалия, именно потому, что она знает Геннисон-стрит и ее нужды как никто другой, могла бы служить скромным посредником при раздаче милостыни, действуя из самых чистых побуждений, и что через нее — если бы общество Чайной Чашки определило, ну, скажем, пять шиллингов в неделю, а сестрицы Красного Алмаза около этого или немного больше, ну и он, конечно, мог бы давать еще некоторое количество, так, чтобы в общем получилась не слишком большая сумма — можно было бы раздавать эти деньги среди ее товарок?
М-с Джессель сама была бы не прочь иметь больше свободного времени, чтобы заняться духовными нуждами некоторых широкоплечих, крепкосложенных людей, которые в живописных позах рассаживались на задних лавочках во время ее благотворительных собраний и искали истину, а это так же важно, как серебро, особенно когда знаешь его действительную ценность.
— Но она будет помогать своим собственным друзьям, — сказала м-с Джессель.
Викарий завел речь о радости такой помощи и, искусно польстив м-с Джессель, достиг своей цели. Бадалия, к ее неограниченной гордости, были призвана к распределению денежных сумм между бедными, результатов недельного сбора на нужды Геннисон-стрит.
— Я не знаю, сколько мы сможем давать вам каждую неделю, — сказал ей викарий. — Но вот вам для начала семнадцать шиллингов. Распределите их, как найдете нужным, между теми, кого вы знаете, но только скажите мне, как вы их истратили, чтобы нам не запутаться с отчетом. — Понимаете?
— О, да. Не много ли это? — сказала Бадалия, глядя на белые монеты, лежавшие на ее ладони. Но в ее жилах уже загорелся священный трепет, знакомый всем, кто был облечен властью администратора! — Сапоги — это прежде всего, если только они не из очень старых, а то все равно никто не захочет их носить, если не сделать новые каблуки и подметки; а потом — студень, и, я думаю, надо купить этого портвейна, но все это вместе станет в копеечку! Будет удобнее, если я буду считать по четверти гинеи. И я заведу себе записную книжку, как я это делала раньше, когда Том еще не ушел вместе с этой плосколицей неряхой. Кроме нас с ним — ни у кого не было записной книги.
Она купила большую тетрадь — ее неопытная в писании рука требовала большого простора, — и в ней она стала записывать историю своей борьбы с нуждою Геннисон-стрит, в смелых выражениях, как подобает генералу, и имея в виду только себя и его преподобие Евстасия Ханна, потому что ничьи другие глаза не заглядывали в нее.
Но в скором времени на страницах тетрадки появились маслянистые пятна, следы керосина — мать Ласкар-Лу, ограбленная в своей доле кушанья, приносимого ее дочери, делала набеги на комнату Бадалии на Геннисон-стрит, № 17, и вступала с нею в борьбу, нанося ущерб лампе и собственным волосам.
Было очень тяжело проходить с бутылкой драгоценного «портвейна» в одной руке и тетрадкой — в другой среди этого вечно жаждавшего населения; и к маслянистым пятнам в тетради прибавились еще красные пятна. Но его преподобие Евстасий Ханна, вникая в содержание тетради, никогда не делал никаких замечаний. Продиктованные великодушным порывом каракули сами рассказывали свою историю: каждую субботу вечером Бадалия помещала на полях исписанной тетрадки следующие добавления:
«М-с Хиккей, очень скверное вино — 3 д. Кэб — в госпиталь, — она хотела идти, — 15. М-с Пунн родила. Деньгами на чай (она купила его, я это знаю, сэр) 6 д. Встретила ее мужа, который шел искать работу».
— Я его назвала в лицо ленивым попрошайкой. Он не хочет никакой работы, потому что он… извините меня, сэр… Может быть, вы будете читать дальше?
Викарий продолжал:
«М-с Винцент. Род. Никакого белья для бэби. Большая неряха. Деньгами — 25,6 д. Немного одежды от м-с Евы».
— Так сестра Ева была там? — мягко спросил викарий. Милосердие было теперь священным долгом сестры Евы, но в глазах мужчины каждый акт ее ежедневного труда являлся выражением ангельской нежности и доброты — чем-то таким, что всегда вызывало восхищение.
— Да, сэр. Она пошла в общежитие сестер и принесла оттуда свое собственное постельное белье. Все с чудными метками. Продолжайте, сэр. Это составляет все вместе 4 или 3 пенса.
«М-с Дженнет на покупку хорошего угля для печки — 7 д. М-с Локхарт взяла бэби на воспитание, чтобы хоть немножко заработать, но мать не может за него платить, мужа ее то и дело вызывают в суд. Он не хочет помогать. Наличными деньгами — 25,2 д. Имел работу, но теперь хочет бросить ее. Уголь, чай и кусок мяса на жаркое от кости — 15,7 1/2 д.».
— У них произошла драка, сэр, — сказала Бадалия. — Не со мной. Это ее муж, вернувшись домой не вовремя, попросил мяса, так что я должна была постучать в дверь к соседу, а снизу пришел этот мулат, который продает трости с кинжалом. — Мюлей, — говорю я ему, — слушайте, вы, толстое черное животное, подите и убейте вон ту толстую белую скотину. — Я знала, что я не могу справиться одна с полупьяным Томом Локхартом, который успел уже завладеть мясом. — Я его поколочу, — говорит Мюлей, и так и сделал, и даже верхушка перекладины над крыльцом сломалась от их возни, но зато она получила обратно свое жаркое, а Тому здорово влетело. Может быть, пойдем дальше, сэр?
