Собрание сочинений, том 10 - [10]
Во что превратилась бы Россия без Одессы, Кронштадта, Риги и Севастополя, если бы Финляндия была освобождена, а неприятельская армия расположилась у ворот столицы и все русские реки и гавани оказались блокированными? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как пытаться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум то туда, то сюда, в зависимости от того, где зазвучит вражеский боевой клич. Если бы морские державы Европы действовали с такой решимостью и энергией, то Пруссия и Австрия могли бы настолько освободиться от русского контроля, чтобы даже примкнуть к союзникам. Ибо обе немецкие державы, чувствуй они себя в безопасности в своем собственном доме, охотно воспользовались бы затруднительным положением России. Но нечего рассчитывать на то, что лорд Абердин и Друэн де Люис пойдут на столь решительные мероприятия. Власти предержащие не намерены наносить решающих ударов, у, если разразится всеобщая война, инициатива военачальников будет настолько ограничена, что они окажутся совершенно парализованными. Если же все-таки будут одержаны решительные победы, то позаботятся о том, чтобы, приписав их случаю, сделать их последствия по возможности безвредными для врага. Войне на азиатском побережье Черного моря мог бы быть положен немедленный конец действиями флотов; но на европейском побережье она продолжалась бы без значительных перерывов. Русские, изгнанные с Черного моря, лишенные Одессы и Севастополя, не смогли бы переправиться через Дунай, не подвергаясь большому риску (разве лишь по направлению к Сербии, чтобы поднять там восстание), но они вполне могли бы удерживать Дунайские княжества, пока их не заставили бы уйти из Валахии превосходящие силы противника и угроза высадки крупных войсковых масс у них в тылу и с фланга. Молдавию русские могли бы не эвакуировать, пока нет общих военных действий; ведь демонстрация сил в тылу и на фланге имела бы мало значения, поскольку Хотин и Кишинев обеспечивали бы им безопасную связь с Россией.
Но пока война ограничивается борьбой между западными державами и Турцией, с одной стороны, и Россией, с другой, она не может стать европейской войной, подобной той, какую мы видели после 1792 года. Однако пусть только война начнется: бездеятельность западных держав и активность России скоро вынудят Австрию и Пруссию стать на сторону самодержца. Пруссию, вероятно, можно будет не принимать особенно в расчет, так как более чем вероятно, что ее армия, каковы бы ни были ее качества, получит из-за своей самонадеянности вторую Йену[7]. Напротив, Австрия, несмотря на свое положение, граничащее с банкротством, несмотря на возможность восстаний в Италии и Венгрии, будет противником, с которым придется считаться. Сама Россия, вынужденная держать свои войска в Дунайских княжествах и на кавказской границе, оккупировать Польшу, иметь армию для защиты Балтийского побережья и, в особенности, Петербурга и Финляндии, будет располагать весьма малым количеством войск для наступательных операций. Если Австрия, Россия и Пруссия (в том случае, если последняя еще не будет окончательно разбита) смогут сконцентрировать на Рейне и в Альпах от пятисот до шестисот тысяч человек, то это больше, чем можно, здраво рассуждая, ожидать. А с этой пятисоттысячной союзной армией могут справиться одни французы при условии, что во главе их будут стоять генералы, не уступающие по своим качествам генералам противников; из последних одни только австрийцы имеют полководцев, действительно заслуживающих этого названия. Русские генералы не страшны, а у пруссаков вообще нет генералов; их офицеры — прирожденные прапорщики.
Но не следует забывать, что в Европе существует шестая держава, которая в определенные моменты заявляет о своем главенстве над всеми пятью так называемыми «великими» державами и заставляет дрожать каждую из них. Держава эта — Революция. Она долго молчала и отступала, но теперь торговый кризис и голод снова зовут ее на поле битвы. От Манчестера до Рима, от Парижа до Варшавы и Пешта — всюду чувствуется ее присутствие, всюду поднимает она голову и пробуждается от дремоты. Многообразны симптомы того, что она вновь возрождается к жизни; они проявляются повсюду в волнениях и беспокойстве, охвативших пролетариат. Достаточно будет одного сигнала, чтобы эта шестая и величайшая из европейских держав выступила вперед в блестящих доспехах и с мечом в руке, подобно Минерве, выходящей из головы Олимпийца. Этот сигнал будет дан надвигающейся европейской войной, и тогда все расчеты на равновесие держав будут сорваны появлением нового фактора, который своим вечно жизнеутверждающим и юношеским порывом опрокинет планы старых европейских держав и их генералов, как это было в 1792–1800 годах.
