Собрание сочинений. Том 1. Второе распятие Христа. Антихрист. Пьесы и рассказы (1901-1917) - [175]
Ей было неприятно, что рука у него холодная и влажная, и она сказала:
– Доктор, у меня голова тёмная… Я не могу больше…
Он ушёл. В комнате стало тихо и всё одного цвета.
«Зачем же закрыли комнату синим шарфом?» – подумала она.
Больше она ничего не помнила…
Ольга Николаевна пришла в себя к утру. Первая мысль была: «Надо сейчас же ехать домой».
Голова была тяжёлая и руки чужие. За одну ночь она так ослабла, что у неё не хватало сил кашлять, и от этого тупая боль не проходила в боку.
Она попросила позвать к ней доктора.
Андрей Владимирович вошёл почти сейчас же, как будто бы дожидался за дверью.
– Я хочу ехать домой, – обратилась она к нему, не здороваясь и точно не узнавая его.
Он наклонился к ней и сказал:
– У вас тяжёлая форма лихорадки. Это серьёзно, но пугаться нечего.
Ольга Николаевна подняла веки и удивлённо посмотрела на него.
– Пугаться? разве я сказала? Я хочу ехать домой: к себе… и к детям, – с трудом докончила она.
Он всматривался в лицо, как будто бы хотел определить, вполне ли она сознаёт свои слова.
– Сейчас вам ехать невозможно, – сказал он.
– Но мне непременно надо… доехать до дому… – отчётливо сказала она. Хотела сказать: «дожить»… Но ей неприятно было так прямо говорить при постороннем человеке.
Андрей Владимирович встал. Лицо у него жалкое, растерянное. Ольга Николаевна подала ему руку и слабо улыбнулась.
– Андрей Владимирович, – первый раз она снова назвала его по имени, – вы простите меня… вы не сердитесь… Я вам так благодарна… Это был единственный счастливый день в моей жизни… И больше не надо об этом.
Она устала говорить. Закрыла глаза. Он молча, до боли крепко прижал её руку к губам, и когда она открыла веки, его уже не было в комнате…
Ольга Николаевна знала теперь наверное, что завтра уедет. Пусть вынесут на носилках, если не хватит сил идти самой. Лучше умереть дорогой, чем здесь: ближе к дому. У неё появилось какое-то физическое ощущение дальности расстояния. Точно она видела перед собой весь путь, до мельчайшей подробности, и в конце его – её дом с детьми и привычной постоянной жизнью, а в начале – комната с белыми холодными стенами, в которой лежит она.
«Господи, как далеко… И все они там… А я здесь зачем-то… Какие-то люди, чужие люди около меня…»
Всю ночь она думала о детях. Она видела их маленькими, какими они были лет пять назад, когда, бывало, утром она брала их к себе в постель, и они засыпали около неё, прижимаясь друг к другу. А днём, куда бы она ни шла, бегали за ней, держась за платье, и со звонким смехом кричали:
– Сама утка ходит… своих детей водит…
И теперь они одни. Маленькие-маленькие. Не за кем ходить им, держась за платье… А она зачем-то здесь. Одна. Совершенно одна… Да как же она могла уехать? оставить их? жить здесь?
Если бы можно было, Ольга Николаевна сейчас же встала бы и поехала на пароход. Но всё равно придётся ждать до утра.
«А вдруг не доеду… умру?»
Мысль о смерти кажется ей совершенно нестрашной: как будто бы к ней не имеет никакого отношения.
«Ну, а всё-таки, вдруг умру?» – настойчиво спрашивает она себя.
И опять совершенно не страшно.
«Только бы доехать… только бы доехать домой… А там – всё равно. Там всё хорошо… И умереть, если так нужно…»
Ольга Николаевна успокоилась совершенно. Посмотрела в окно: тёмные ветки качались на звёздном небе. И громадная, как чья-то лапа, тень пробегала по белой стене около кровати. Теперь она не боялась больше ни этих стен, ни чужих людей: она знала наверное, что завтра уедет домой.
Пароход отходил в десять часов утра.
Рано утром Ольга Николаевна позвала сиделку, сказала ей, что сегодня уезжает: надо помочь одеваться и укладывать вещи.
Сиделка перевела её на диван.
На столе стоял пустой стакан с засохшей веткой розы. Белый бутон повял. Несколько коричневых лепестков упало на скатерть. Тут же лежало нераспечатанное письмо из дому. Она забыла о нём.
Разрывает конверт. Торопится. Пропускает целые фразы, написанные мелким, как чёрный бисер, почерком, – это пишет муж. Это после. В конце, наверно, приписка от детей… Ну конечно! на четвёртой странице сверху Лизанька. Всегда намажет. А заглавные буквы разрисует гирляндами.
Ольга Николаевна читает букву за буквой, точно рассматривает каждую из них, как она написана. Дочитывает до конца. Потом начинает сначала, и так несколько раз…
Лизанька пишет без знаков препинания; заглавные буквы, которые ей нравятся, ставит в середине слова: «Мамочка, миленькая, здравствуй, у меня новая кухня, папа из города привёз. Ощенились котята, очень маленькие. Приезжай скорей. Мы вчера ловили в пруду лягушек с хвостиками. Любящая тебя дочь Елизавета».
Коля совсем внизу, загибая каждую строчку дугой, приписал: «И я тоже ловил, у меня стоптались ботинки. Привези мне большую раковину, чтобы ползала. Я делаю с папой задачки на всякие действия и учу ять стихами. Приезжай скорей. Коля».
Ольга Николаевна сначала улыбается, когда читает эти письма, потом и смеётся, и плачет в одно и то же время.
– Мы не опоздаем? – спрашивает она сиделку.
– Что вы, барыня: до парохода больше двух часов. Скоро доктор придут-с…
– Разве он приходит так рано?
– Теперь рано приходят…
Произведение написано в начале 20-го века. В дореволюционную Россию является Христос с проповедью Евангелия. Он исцеляет расслабленных, воскрешает мёртвых, опрокидывает в храмах столы, на которых торгуют свечами. Часть народа принимает его, а другая часть во главе со священниками и церковными старостами — гонит. Дело доходит до митрополита Московского, тот созывает экстренное собрание столичного духовенства, Христа называют жидом, бунтарём и анархистом. Не имея власти самому судить проповедника, митрополит обращается к генерал-губернатору с просьбой арестовать и судить бродячего пророка.
По благословению Патриарха Московского и всея Руси АЛЕКСИЯ II Ни в одном угоднике Божием так не воплощается дух нашего православия, как в образе убогого Серафима, молитвенника, постника, умиленного, всегда радостного, всех утешающего, всем прощающего старца всея Руси.
Книга «Диалоги» была написана протоиереем Валентином Свенцицким в 1928 году в сибирской ссылке. Все годы советской власти эту книгу верующие передавали друг другу в рукописных списках. Под впечатлением от этой книги многие избрали жизнь во Христе, а некоторые даже стали священниками.
«…Никогда ещё Розанов не высказывался о «метафизике христианства» с такой определённой ненавистью. Книга замечательная. Здесь однобокость и ложь доведены до последних пределов. Но, несмотря на эту однобокость и ложь, одно из самых больных мест в официальной церкви (не в христианстве) вскрыто с поразительной глубиной…».
«Ждали «забастовщиков»…Ещё с вечера сотня казаков расположилась на опушке леса, мимо которого должны были идти рабочие «снимать» соседнюю фабрику.Ночь была тёмная, сырая. Время ползло медленно. Казалось, небо стало навсегда тяжёлым и чёрным, – никогда на него не взойдёт тёплое, яркое солнце…».