Собрание сочинений. Том 1 - [193]

Ничто не ускользает от его поразительной наблюдательности. Ничтожный материальный след достаточен ему для заключений о профессии и прошлом человека. «Вы знаете мой метод, — говорит он Уотсону. — Он основан на наблюдении мелочей». «Мир полон таких очевидностей, — говорит он в другом месте, но их никто не замечает». Результаты своих наблюдений он обобщает в специальных монографиях, ему принадлежат «исследования» об определении сортов табака по пеплу, о копировании следов, о влиянии профессии на форму руки — все это действительно имеет значение в расследовании преступлений.

Порой выводы Холмса не свободны от натяжек. Например, его суждение о том, что владелец найденной шляпы большого размера должен быть человеком большого ума — «Не может же быть совершенно пустым такой большой череп» («Голубой карбункул»), — вызывает улыбку: как известно, размер головы далеко не всегда является признаком ума. Но не надо торопиться со скептическими заключениями о научной ценности произведений Дойля. Один из крупнейших представителей научной криминалистики, француз Э. Локар, неоднократно признавал, что рассказы о Холмсе небезынтересны для специалистов, и особо отмечал указание героя Конан Дойля на необходимость при расследовании преступлений изучать пыль, дорожную грязь, пепел (Э. Локар. Руководство по криминалистике. М., 1941, сто 88 и 391).

Сам Холмс сравнивает работу детектива со знаменитым принципом корреляции органов Кювье: «Подобно тому, как Кювье мог правильно описать животное, глядя на одну его кость, наблюдатель, досконально изучивший одно звено в цепи событий, должен быть в состоянии точно установить все остальные звенья, и предшествующие и последующие». «Однако, — добавляет Холмс, — чтобы довести это искусство до совершенства, мыслитель должен иметь возможность использовать все известные ему факты, а это само по себе предполагает, как вы легко убедитесь, исчерпывающие познания во всех областях науки, что даже в наши времена бесплатного образования и энциклопедий — качество весьма редкое».

Шерлок Холмс, конечно, в первую очередь представитель позитивного склада мысли, мастер исследования материальных следов, родоначальник галереи «научных детективов». Но было бы ошибкой недооценивать его психологическую изощренность, его умение проникать в мысли других. «Шерлок Холмс со своими двумя отличительными характеристиками ученого и психолога…» — говорит о нем Антонио Грамши (А. Грамши. Избранные произведения в трех томах. Т. 3. М., 1959, стр. 531).

Логика позитивного факта торжествует на страницах рассказов о Холмсе и сочетается с присущим Дойлю даром динамического, проникнутого драматизмом повествования, живописной причудливостью и оригинальностью завязок, элементами «страшного», заставляющего вспомнить о «готических» романах, эффектными концовками. Сам Холмс относился критически к этим сочетаниям логики и драматизма. «Расследование преступлений — точная наука, по крайней мере, должно ею быть. И описывать этот вид деятельности надо в строгой, бесстрастной манере. А у вас там сантименты. Это все равно, что в рассуждение о пятом постулате Эвклида включить пикантную любовную историю», — говорит он Уотсону по поводу его повествовательной манеры в «Этюде в багровых тонах». Но ему самому были присущи склонность к мистификациям, стремление поразить неожиданным эффектным финалом. «Я никогда не мог удержаться от примеси драматизма», — признается Холмс. В нем много артистизма, который увлекает его своим контрастом с размеренным, однообразным буржуазным существованием. «Мой мозг бунтует против безделья. Дайте мне дело! Дайте мне сложнейшую проблему, не разрешимую задачу, запутаннейший случай… Я ненавижу унылое, однообразное течение жизни. Ум мой требует напряженной деятельности».

Но Холмс обращается к деятельности детектива не только ради искусства для искусства. Под маской бесстрастного, хладнокровного аналитика скрыт гуманный, добрый и благожелательный к своим клиентам защитник терпящих бедствие и несправедливо обвиненных. Когда тайна «Человека с рассеченной губой» еще не разгадана, он сокрушенно говорит своему верному другу: «Представления не имею, что я скажу этой милой женщине, когда она встретит меня на пороге». Его бескорыстие и готовность помогать неимущим клиентам подчеркивает автор: «Он был настолько бескорыстен — или настолько независим, — что нередко отказывал в своей помощи богатым и знатным людям, если не находил ничего увлекательного для себя в расследовании их тайн. В то же время он целые недели ревностно занимался делом какого-нибудь бедняка». Среди обширной галереи героев детективной литературы «отшельник с Бейкер-стрит» — один из самых симпатичных и привлекательных.

Постоянной ареной приключений Холмса является Лондон и его окрестности. Очень редко действие переносится за рубеж, как в «Последнем деле Холмса». Холмс неотделим от Лондона конца века с его кэбами и газовыми фонарями, тускло светящими в туманные вечера. Энтузиасты называют Лондон восьмидесятых и девяностых годов Лондоном Холмса и посвящают многочисленные изыскания попыткам точно установить, где именно находился знаменитый дом 221-6 по Бейкер-стрит, штаб-квартира Холмса и Уотсона. Это помещение, где Холмс в халате мастерски играл па скрипке или, окутанный клубами табачного дыма, проводил длительные часы в размышлениях над очередной проблемой, — почти постоянный отправной пункт действия в эпопее. Именно сюда стекаются отчаявшиеся клиенты, чья последняя надежда — Холмс. Эта квартира — олицетворение уюта и безопасности среди угроз и бед, подстерегающих свою жертву на мрачных и зловещих улицах большого города. Кажется, что о Холмсе на Бейкер-стрит сказал Честертон: «Идеал уюта — идеал чисто английский… Уют поэтичен тем, что он содержит в себе идею защиты, чуть ли не борьбы; он напоминает о вторжении снега и града и о веселых пиршествах в осажденной крепости. Наши мирные мечты нуждаются в аксессуарах в виде мрачного и зловещего фона».