Собрание сочинений. Т. 3. Буря - [49]
В банке было пятьдесят латов.
Лусис подбросил Никуру две карты. Никур посмотрел на них равнодушным, ничего не выражающим взглядом, который вырабатывается с годами у опытных картежников, и тут же сделал непроизвольное движение, точно собрался бросить на стол свои карты, но в последний момент передумал и сказал:
— Мне довольно, бери себе.
На руках у Никура было пятнадцать очков. Но Лусис думал, что он набрал не меньше двадцати, раз ему показалось, что он набрал очко.
У Лусиса на руках был король. Он открыл шестерку и стал считать про себя: десять… Следующей картой был валет, потом опять шестерка. Восемнадцать. При иных обстоятельствах достаточно было бы и этого, по если у Никура было больше, стоило рискнуть. Лусис взял еще карту. Дама бубен.
— Очко! — выкрикнул он и показал карту.
— Тебе сегодня везет, Давид. — Никур сказал это с чуть заметной гримасой.
— Заграничными картами легко играется, — ответил Лусис. — На сколько, Пауга?
— Давай на все.
Лусис обыграл и Паугу. В банке было уже двести латов.
— Ну, Каулен? Сколько ставишь?
— По банку. Зачем стесняться, если другие не стесняются?
— Помни, что за тобой следит министерство финансов, — пошутил Пауга, — даст знать контролю, что Каулен сорит деньгами, и глядь — внеочередная ревизия. Ха-ха!..
— Приказано подождать, — хитро улыбнулся Каулен. — Черта с два, много они меня ревизовали. Когда строили гостиницу в Кемери, нашлась было одна такая умная голова, — решила докопаться, откуда берутся у директоров департаментов и у некоторых начальников отделений собственные дома. Начать — начал, а кончить не дали. С тех пор и носа никто не сует.
— И доходный же объектец была эта гостиница, — вздохнул Лусис, — следовало бы еще года два с ней протянуть. Глядишь, в Риге одним-двумя домиками стало бы больше. Я свою новую дачу успел только подвести под крышу. Пришлось в другом месте, подзанять, пока достроил.
Каулен проиграл двести латов.
— В банке четыреста латов, — объявил Лусис. — На сколько играете, превосходительство?
— На все, превосходительство, — ответил Никур. — Пора бы знать, кажется, привычки Никура.
— Прошу прощенья, господин министр, — с комическим поклоном поправился Лусис.
Он обыграл Никура, потом Паугу. В банке было тысяча шестьсот латов. Каулен задумчиво потер лысину.
— Жалко оставлять этому сундуку с казной, но карты — хуже не бывает. Давай на половину.
Каулен набрал очко и разозлился на свою нерешительность.
— Напрасно не пошел по банку. Был бы с выигрышем.
— Смелый там найдет, где робкий потеряет, — нравоучительно заметил Лусис. — Вот карты, превосходительство, твоя очередь.
Никур взял колоду и стал медленно, тщательно тасовать.
Прежде чем возобновить игру, все выпили по рюмке коньяку.
— Славный напиток этот хенеси, — сказал Пауга. — Французы в таких вещах толк знают. Ты пошлину-то по крайней мере заплатил, господин министр?
— Министру финансов платить не к лицу, — веско ответил Лусис. — Мне доставили из отдела контрабанды.
Все они знали друг друга с парламентских времен[27] или еще раньше. Вместе они состряпали переворот пятнадцатого мая, вместе вершили крупные и мелкие дела и стесняться в своем кругу не привыкли. Здесь, не опасаясь ушей недоброжелателей, они могли распоясаться, обо всем говорить в самых откровенных выражениях. Да и чего бы им было стыдиться, когда они все знали друг о друге — и у кого какие дома и дачи, а главное, каким способом они приобретены; сколько у кого акций таких-то и таких-то компаний; кто где получил взятку и за какие именно услуги. Нет, лицемерить в таком тесном кругу решительно не имело смысла. Они со вкусом похохатывали, рассказывая о каких-нибудь грязных махинациях, наслаждаясь сознанием собственной безнаказанности, собственной власти.
Язык их был так же грубо циничен, как и их дела. Но по части цинизма никто не мог перешибить Лусиса.
— Старик поручил мне придумать несколько новых налогов. Надо сказать, придумывать что-нибудь новое с каждым разом становится все труднее. Мой репертуар почти иссяк. Как-то я намекнул, что можно бы, не нанося большого ущерба, обложить немного и деревенских кула… тьфу, черт… серых баронов. Они ведь у нас не так уж переобременены по этой части.
— Вот сумасшедший! — вырвалось у Пауги.
— То же самое и старик сказал. Знаете ведь, что с ним делается, когда рассердится. «Подрубать сук, на котором мы свили гнездо!.. Расшатывать основы государства!.. Вы можете взвинчивать цены, можете снижать заработную плату рабочим, но моих земледельцев оставьте в покое!» Так распушил, что я не знал, куда глаза девать.
— И вождь совершенно прав, — холодно, не поддаваясь на его шутливый тон, сказал Никур. — Если бы не крестьяне и не айзсарги, мы бы и месяца не продержались. Рабочие? Они только и глядят, как бы взять нас за горло. Интеллигенция способна лишь хныкать и шмыгать носом. Армия? Но на что годятся офицеры без солдат? Мы-то с вами знаем, что среди солдат много сыновей рабочих. Прижимать рабочих мы пока еще можем, — все равно они нас ненавидят и будут ненавидеть. Ну, а больше там или меньше — значения не имеет. Пусть их и отдуваются. Сейчас любой сапожник или чернорабочий с лесопилки норовит надеть галстук и шляпу. А почему бы им не походить в резиновых тапочках фирмы «Варонис»?
Роман "Сын рыбака" написан в 1932–1934 годах. В романе достоверно показана жизнь в рыбачьем селе: события, происходящие в нем, судьбы рыбаков в досоветской Латвии.
Одна из главных характерных черт мастерства Вилиса Лациса, проявившаяся в "Бескрылых птицах", — умение через судьбы своих героев вскрыть существеннейшие социальные противоречия изображаемой эпохи, те противоречия, которые определяют направление развития общественной жизни. В трилогии это в первую очередь противоречия между трудом и капиталом.На переднем плане трилогии — образы молодых людей из рабочей среды. Это Волдис Витол, Карл Лиепзар и Лаума Гулбис, стоящие лицом к лицу с действительностью своего времени.
После восстановления Советской власти в Латвии Вилис Лацис создал роман-эпопею «Буря» — выдающееся произведение многонациональной советской литературы, в котором с эпическим размахом изображена жизнь латышского народа начиная с 1939 года, его борьба за Советскую власть.
Семейная сага. События, о которых идет речь в книге, разворачиваются в начале прошлого века, когда в России революция уже произошла, а в буржуазной Латвии она только начиналась. Глава семейства — капитан парусника, на долгие месяцы оставляющий семью справляться с крестьянским хозяйством. Описываются судьбы каждого члена семьи, насколько они разные, хотя люди вышли из одного семейного гнезда. Действие разворачивается и в Латвии (в мирной жизни и на войне), и в дальних странах, куда отец, а за ним и сын попадают на торговых судах.Роман очень автобиографичен.
В романе «К новому берегу» показан путь латышского народа к социализму. В 1950-к годы Лацис написал эту книгу, в которой пытался объективно показать судьбу латышского крестьянства в сложных условиях советских социально-экономических экспериментов. Роман был встречен враждебно советскими ортодоксальными критиками, обвинившими Лациса в «сочувствии к кулачеству». Однако в 1952 году в «Правде» было опубликовано «Письмо группы советских читателей», инспирированное И. В. Сталиным и бравшее писателя под защиту, хотя сам вождь, по словам К.
Юноша-туземец Ако, плененный напавшими на остров захватчиками, волею обстоятельств оказывается на яхте путешествующих богатых бездельников. Все его помыслы сосредоточиваются на том, как помочь своему маленькому, но отважному народу освободиться от власти белых колонизаторов.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В предлагаемую читателю книгу популярной эстонской писательницы Эмэ Бээкман включены три романа: «Глухие бубенцы», события которого происходят накануне освобождения Эстонии от гитлеровской оккупации, а также две антиутопии — роман «Шарманка» о нравственной требовательности в эпоху НТР и роман «Гонка», повествующий о возможных трагических последствиях бесконтрольного научно-технического прогресса в условиях буржуазной цивилизации.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
После восстановления Советской власти в Латвии Вилис Лацис создал роман-эпопею «Буря» — выдающееся произведение многонациональной советской литературы, в котором с эпическим размахом изображена жизнь латышского народа начиная с 1939 года, его борьба за Советскую власть.