Собрание сочинений. Т. 3. Буря - [14]

— Мы так и делаем, голубушка, — сказал Каулен. — Немало этих горлопанов и торф роют и чинят дороги, это куда выгоднее, чем держать их в тюрьмах. Изрядное количество рабочих рук требуется и для крестьянских хозяйств, я разумею крупные хозяйства, владельцы которых айзсарги[10], члены волостных правлений — служат в сберегательных кассах или сельскохозяйственных обществах. Нельзя же с них требовать, чтобы они сами и пахали и косили. А если мы всех недовольных рассуем по тюрьмам, кому же тогда работать? — Каулен притворно недоумевающе развел руками.

Все рассмеялись.

— Дальше. Дети таких вот крепких хозяев со временем тоже станут айзсаргами. Это оплот государства, наша опора. Как же они подготовятся к этой роли, если ничего не будут знать, кроме работы в поле или в хлеву? Нет, без батраков им нельзя. И вождь поступает в высшей степени дальновидно, не позволяя повышать оплату батрацкого труда. Вот вам прожиточный минимум, а больше — ни-ни.

— Тем более, — проблеял нежным тенорком поэт Раса, — тем более, что повышение заработной платы чревато опасными последствиями. Батраки тогда захотели бы давать образование своим детям. И вот представьте себе нашествие этой, прошу прощения у дам, пропахшей навозом интеллигенции.

Мелнудрис на мгновение оторвался от своей тарелки.

— Что там ни говорят, — промямлил он, не переставая жевать, — в государственных учреждениях должны сидеть дети землевладельцев, их и надо учить.

Заговорил Никур, и за столом сразу воцарилась тишина.

— Вы, господа литераторы, давно бы должны были извлечь из этого урок и начать писать романы и разные там поэмы о благотворном значении физического труда. А вам это редко приходит в голову. Нам надо, чтобы хозяин-патриарх был окружен в глазах народа ореолом. Нам надо и в большом и в малом возвышать авторитет хозяина. Каждый работодатель — вождь своих рабочих или служащих. Учите почитать его, любить его сыновней любовью. Заткните рты коммунистам, чтобы нам не слышать больше таких слов, как «кровопийца», «эксплуатация», «борьба», «протест». Пишите о единстве и содружестве всех классов, пишите о том, что мир — благоденствие, вражда — разорение. Древние традиции латышского крестьянского двора должны возродиться в современных условиях. Если мы этого не добьемся, нас будут не только ругать в глаза, нас скоро забросают камнями. В своем кругу мы можем говорить откровенно. Борьба идет ожесточенная, не на жизнь, а на смерть. Рабочие не хотят работать за два лата в день, но, если мы станем платить им больше, у нас не будет капиталов, мы не сможем удовлетворять высшие культурные потребности, которые вытекают из нашего общественного положения. И не забывайте, что они хотят лишить нас этого положения. Дешевая и послушная рабочая сила — вот основа нашего благополучия.

Алкснис самодовольно улыбнулся.

— Именно этими идеями проникнуты все мои скромные творения…

— Позвольте напомнить вам, господин министр, что последняя моя пьеса, написанная по вашему совету, — перебил его Мелнудрис, — была встречена весьма одобрительно. Ее ставят во всех волостях.

— Знаю, знаю, — остановил его мановением руки Никур. — Недаром же вы получили премию Культурного фонда — и вы и ваша супруга — за сборник стихов. Мы умеем вознаграждать по заслугам.

— Кто же будет отрицать это, ваше превосходительство! — И Мелнудрис так низко нагнул голову, что его седеющие патлы почти коснулись салата. — Но некоторые не могут примириться с тем, что мы с женой каждый год удостаиваемся государственной награды. Если бы еще я не состоял членом комиссии по распределению премий, а то по всем кафе только и разговоров: «Что ни год — или себе, или жене».

— А кого же нам посадить в эту комиссию? — закричал Каулен. — Кого-нибудь из этих зубоскалов и ворчунов? Или из Совдепии выписать?

Подали новое блюдо.

— Что с покупкой дома? — тихо спросил Никур министра Пауту. — Купчую уже подписали?

— Надеюсь еще выторговать тридцать тысяч, — так же тихо ответил Паута. — Больше двухсот тысяч не стоит давать. Только двадцать квартир, и район отдаленный.

— Советую поспешить, иначе Беньямин из-под носа выхватит. С тех пор как вошел в силу закон о запрещении вывоза валюты, старик не знает, куда деньги девать, и скупает подряд все дома. Мне недавно его сын говорил, что он опять нацеливается на какой-то завидный объект.

— Вот как? Ну, тогда надо поторапливаться.

За пять лет пребывания на посту министра Пауга приобрел только один дом, и тот на имя жены. Он заметно отставал от других членов кабинета, у которых было уже по нескольку доходных домов в Риге, были большие имения и дачи, не говоря уж об акциях солидных предприятий. Впрочем, объяснялось это отнюдь не бескорыстием министра, — изрядная доля его доходов уходила на жену-француженку. Одни поездки на Ривьеру чего ему стоили, а там еще бесконечные приемы, парижские туалеты…

Медленно поднимались из-за стола отяжелевшие гости. Дамы удалились в будуар хозяйки — попудриться, обсудить очередные скандальные новости. Алкснис, с нетерпением ожидавший этого момента, чтобы рассказать несколько пикантных анекдотов (в качестве историка он хранил в памяти неистощимый запас их), удобно развалился в глубоком кожаном кресле, закурил сигару — и полился поток скабрезностей, прерываемый только одышливым кашлем, от которого шея романиста становилась совершенно сизой. Особенно восторгался его остроумием Раса, — после каждой непристойности его жиденькое тельце подпрыгивало в кресле, а улыбающееся личико покрывалось сетью мелких морщинок. Один Никур не мог забыть об отсутствии жены консула. «Надо будет позвонить в главное лесничество Радзиню, пусть организует охоту дня на два, на три. Амазоночка не откажется, а мужа можно услать в кратковременную заграничную командировку».