Собрание сочинений - [53]

Вдоль уснувших больниц. Освещенный луной. Как и ты.

Постараюсь навек сохранить этот вечер в груди.

Не сердись на меня. Нужно что-то иметь позади.

Сохрани мою тень. Эту надпись не нужно стирать.

Все равно я сюда никогда не приду умирать,

Все равно ты меня никогда не попросишь: вернись.

Если кто-то прижмется к тебе, дорогая стена, улыбнись.

Человек – это шар, а душа – это нить, говоришь.

В самом деле глядит на тебя неизвестный малыш.

Отпустить – говоришь – вознестись над зеленой листвой.

Ты глядишь на меня, как я падаю вниз головой.

Разнобой и тоска, темнота и слеза на глазах,

изобилье минут вдалеке на больничных часах.

Проплывает буксир. Пустота у него за кормой.

Золотая луна высоко над кирпичной тюрьмой.

Посвящаю свободе одиночество возле стены.

Завещаю стене стук шагов посреди тишины.

Обращаюсь к стене, в темноте напряженно дыша:

завещаю тебе навсегда обуздать малыша.

Не хочу умирать. Мне не выдержать смерти уму.

Не пугай малыша. Я боюсь погружаться во тьму.

Не хочу уходить, не хочу умирать, я дурак,

не хочу, не хочу погружаться в сознаньи во мрак.

Только жить, только жить, подпирая твой холод плечом.

Ни себе, ни другим, ни любви, никому, ни при чем.

Только жить, только жить и на все наплевать, забывать.

Не хочу умирать. Не могу я себя убивать.

Так окрикни меня. Мастерица кричать и ругать.

Так окрикни меня. Так легко малыша напугать.

Так окрикни меня. Не то сам я сейчас закричу:

Эй, малыш! – и тотчас по пространствам пустым полечу.

Ты права: нужно что-то иметь за спиной.

Хорошо, что теперь остаются во мраке за мной

не безгласный агент с голубиным плащом на плече,

не душа и не плоть – только тень на твоем кирпиче.

Изолятор тоски – или просто движенье вперед.

Надзиратель любви – или просто мой русский народ.

Хорошо, что нашлась та, что может и вас породнить.

Хорошо, что всегда все равно вам, кого вам казнить.

За тобою тюрьма. А за мною – лишь тень на тебе.

Хорошо, что ползет ярко-желтый рассвет по трубе.

Хорошо, что кончается ночь. Приближается день.

Сохрани мою тень.

январь – февраль 1964

Камерная музыка (цикл из 5 стихов) [30]

1

Инструкция заключенному

В одиночке при ходьбе плечо

следует менять при повороте,

чтоб не зарябило и еще

чтобы свет от лампочки в пролете

падал переменно на виски,

чтоб зрачок не чувствовал суженья.

Это не избавит от тоски,

но спасет от головокруженья.

14 февраля 1964, тюрьма

2

<А. А. А.> [31]

В феврале далеко до весны,

ибо там, у него на пределе,

бродит поле такой белизны,

что темнеет в глазах у метели.

И дрожат от ударов дома,

и трепещут, как роща нагая,

над которой бушует зима, [32]

белизной седину настигая.

 15 февраля 1964

3

В одиночке желание спать

исступленье смиряет кругами,

потому что нельзя исчерпать

даже это пространство шагами.

Заключенный, приникший к окну,

отражение сам и примета

плоти той, что уходит ко дну,

поднимая волну Архимеда.

Тюрьмы строят на месте пустом. [33]

Но отборные свойства натуры

вытесняются телом с трудом

лишь в объем гробовой кубатуры.

16 февраля 1964

4

Перед прогулкой по камере

Сквозь намордник пройдя, как игла,

и по нарам разлившись, как яд,

холод вытеснит ночь из угла,

чтобы мог соскочить я в квадрат.

Но до этого мысленный взор

сонмы линий и ромбов гурьбу

заселяет в цементный простор

так, что пот выступает на лбу.

Как повсюду на свете – и тут

каждый ломтик пространства велит

столь же тщательно выбрать маршрут,

как тропинку в саду Гесперид.

17 февраля 1964

* * *

Нет, Филомела, прости:

я не успел навести

справки в кассах аллей -

в лучшей части полей

песнь твоя не слышна.

Шепчет ветру копна,

что Филомела за вход

в рощу много берет.

февраль 1964, Таруса

* * *

Сжимающий пайку изгнанья

в обнимку с гремучим замком,

прибыв на места умиранья,

опять шевелю языком.

Сияние русского ямба

упорней – и жарче огня,

как самая лучшая лампа,

в ночи освещает меня.

Перо поднимаю насилу,

и сердце пугливо стучит.

Но тень за спиной на Россию,

как птица на рощу, кричит,

да гордое эхо рассеян

засело по грудь в белизну.

Лишь ненависть с Юга на Север

спешит, обгоняя весну.

Сжигаемый кашлем надсадным,

все ниже склоняясь в ночи,

почти обжигаюсь. Тем самым

от смерти подобье свечи

собой закрываю упрямо,

как самой последней стеной.

И это великое пламя

колеблется вместе со мной.

25 марта 1964, Архангельская пересыльная тюрьма

Иллюстрация

(Л. Кранах «Венера с яблоками»)

В накидке лисьей – сама

хитрей, чем лиса с холма

лесного, что вдалеке

склон полощет в реке,

сбежав из рощи, где бог

охотясь вонзает в бок

вепрю жало стрелы,

где бушуют стволы,

покинув знакомый мыс,

пришла под яблоню из

пятнадцати яблок – к ним

с мальчуганом своим.

Головку набок склоня,

как бы мимо меня,

ребенок, сжимая плод,

тоже смотрит вперед.

апрель – май 1964

Развивая Крылова

М. Б.

Одна ворона (их была гурьба,

но вечер их в ольшанник перепрятал)

облюбовала маковку столба,

другая – белоснежный изолятор.

Друг другу, так сказать, насупротив

(как требуют инструкций незабудки),

контроль над телеграфом учредив

в глуши, не помышляющей о бунте,

они расположились над крыльцом,

возвысясь над околицей белесой,

над сосланным в изгнание певцом,

над спутницей его длинноволосой.

А те, в обнимку, думая свое,

прижавшись, чтобы каждый обогрелся,

стоят внизу. Она – на острие,

а он – на изолятор загляделся.