Собрание сочинений - [160]

углекислым кирпичом.

5

Мы с тобой – никто, ничто.

Эти горы – наших фраз

эхо, выросшее в сто,

двести, триста тысяч раз.

Снизит речь до хрипоты,

уподобить не впервой

наши ребра и хребты

ихней ломаной кривой.

6

Чем объятие плотней,

тем пространства сзади – гор,

склонов, складок, простыней -

больше, времени в укор.

Но и маятника шаг

вне пространства завести

тоже в силах, как большак,

дальше мяса на кости.

7

Голубой саксонский лес.

Мир зазубрен, ощутив,

что материи в обрез.

Это – местный лейтмотив.

Дальше – только кислород:

в тело вхожая кутья

через ноздри, через рот.

Вкус и цвет – небытия.

8

Чем мы дышим – то мы есть,

что мы топчем – в том нам гнить.

Данный вид суть, в нашу честь,

их отказ соединить.

Это – край земли. Конец

геологии; предел.

Место точно под венец

в воздух вытолкнутых тел.

9

В этом смысле мы – чета,

в вышних слаженный союз.

Ниже – явно ни черта.

Я взглянуть туда боюсь.

Крепче в локоть мне вцепись,

побеждая страстью власть

тяготенья – шанса, ввысь

заглядевшись, вниз упасть.

10

Голубой саксонский лес.

Мир, следящий зорче птиц

– Гулливер и Геркулес -

за ужимками частиц.

Сумма двух распадов, мы

можем дать взамен числа

абажур без бахромы,

стук по комнате мосла.

11

«Тук-тук-тук» стучит нога

на ходу в сосновый пол.

Горы прячут, как снега,

в цвете собственный глагол.

Чем хорош отвесный склон,

что, раздевшись догола,

все же – неодушевлен;

то же самое – скала.

12

В этом мире страшных форм

наше дело – сторона.

Мы для них – подножный корм,

многоточье, два зерна.

Чья невзрачность, в свой черед,

лучше мышцы и костей

нас удерживает от

двух взаимных пропастей.

13

Голубой саксонский лес.

Близость зрения к лицу.

Гладь щеки – противовес

клеток ихнему концу.

Взгляд, прикованный к чертам,

освещенным и в тени, -

продолженье клеток там,

где кончаются они.

14

Не любви, но смысла скул,

дуг надбровных, звука «ах»

добиваются – сквозь гул

крови собственной – в горах.

Против них, что я, что ты,

оба будучи черны,

ихним снегом на черты

наших лиц обречены.

15

Нас других не будет! Ни

здесь, ни там, где все равны.

Оттого-то наши дни

в этом месте сочтены.

Чем отчетливей в упор

профиль, пористость, анфас,

тем естественней отбор

напрочь времени у нас.

16

Голубой саксонский лес.

Грез базальтовых родня.

Мир без будущего, без

– проще – завтрашнего дня.

Мы с тобой никто, ничто.

Сумма лиц, мое с твоим,

очерк чей и через сто

тысяч лет неповторим.

17

Нас других не будет! Ночь,

струйка дыма над трубой.

Утром нам отсюда прочь,

вниз, с закушенной губой.

Сумма двух распадов, с двух

жизней сдача – я и ты.

Миллиарды снежных мух

не спасут от нищеты.

18

Нам цена – базарный грош!

Козырная двойка треф!

Я умру, и ты умрешь.

В нас течет одна пся крев.

Кто на этот грош, как тать,

точит зуб из-за угла?

Сон, разжав нас, может дать

только решку и орла.

19

Голубой саксонский лес.

Наста лунного наждак.

Неподвижности прогресс,

то есть – ходиков тик-так.

Снятой комнаты квадрат.

Покрывало из холста.

Геометрия утрат,

как безумие, проста.

20

То не ангел пролетел,

прошептавши: «виноват».

То не бдение двух тел.

То две лампы в тыщу ватт

ночью, мира на краю,

раскаляясь добела -

жизнь моя на жизнь твою

насмотреться не могла.

21

Сохрани на черный день,

каждой свойственный судьбе,

этих мыслей дребедень

обо мне и о себе.

Вычесть временное из

постоянного нельзя,

как обвалом верх и низ

перепутать не грозя.

1984

На выставке Карла Вейлинка

Аде Стреве

I

Почти пейзаж. Количество фигур,

в нем возникающих, идет на убыль

с наплывом статуй. Мрамор белокур,

как наизнанку вывернутый уголь,

и местность мнится северной. Плато;

гиперборей, взъерошивший капусту.

Все так горизонтально, что никто

вас не прижмет к взволнованному бюсту.

II

Возможно, это – будущее. Фон

раскаяния. Мести сослуживцу.

Глухого, но отчетливого «вон!».

Внезапного приема джиу-джитсу.

И это – город будущего. Сад,

чьи заросли рассматриваешь в оба,

как ящерица в тропиках – фасад

гостиницы. Тем паче – небоскреба.

III

Возможно также – прошлое. Предел

отчаяния. Общая вершина.

Глаголы в длинной очереди к "л".

Улегшаяся буря крепдешина.

И это – царство прошлого. Тропы,

заглохнувшей в действительности. Лужи,

хранящей отраженья. Скорлупы,

увиденной яичницей снаружи.

IV

Бесспорно – перспектива. Календарь.

Верней, из воспалившихся гортаней

туннель в психологическую даль,

свободную от наших очертаний.

И голосу, подробнее, чем взор,

знакомому с ландшафтом неуспеха,

сподручней выбрать большее из зол

в расчете на чувствительное эхо.

V

Возможно – натюрморт. Издалека

все, в рамку заключенное, частично

мертво и неподвижно. Облака.

Река. Над ней кружащаяся птичка.

Равнина. Часто именно она,

принять другую форму не умея,

становится добычей полотна,

открытки, оправданьем Птоломея.

VI

Возможно – зебра моря или тигр.

Смесь скинутого платья и преграды

облизывает щиколотки икр

к загару неспособной балюстрады,

и время, мнится, к вечеру. Жара;

сняв потный молот с пылкой наковальни,

настойчивое соло комара

кончается овациями спальни.

VII

Возможно – декорация. Дают

"Причины Нечувствительность к Разлуке

со Следствием". Приветствуя уют,

певцы не столь нежны, сколь близоруки,

и «до» звучит как временное «от».

Блестящее, как капля из-под крана,

вибрируя, над проволокой нот

парит лунообразное сопрано.

VIII

Бесспорно, что – портрет, но без прикрас:

поверхность, чьи землистые оттенки