Собрание речей - [95]

, например, приплыв к Хиосу, спас город. Брасид же вступил в Амфиполь, отобрал небольшое число осажденных и в битве одержал победу над осаждавшими[279], несмотря на их многочисленность. Наконец, Гилипп, придя на помощь сиракузянам, не только их спас, но и захватил в плен те вооруженные силы, которые их теснили на суше и на море[280]. Так разве же не постыдно, что, между тем как в прошлом каждый из нас в отдельности был в состоянии защитить чужие города, в наше время мы все вместе не можем и даже не пытаемся спасти наш собственный город? И разве не постыдно, что, сражаясь в защиту других, мы наполнили Европу и Азию трофеями, а в защиту собственного отечества, столь открыто оскорбляемого, мы, как это все видят, не дали ни одного достойного упоминания сражения?[281] И, наконец, в то время как другие города[282] выдерживали крайности осады, отстаивая господство нашего государства, мы не хотим даже небольших страданий ради того, чтобы освободить себя от необходимости действовать вразрез со своим правом. Разве это не постыдно? И хотя всем известно, что мы и теперь еще выращиваем коней для ристаний, мы, тем не менее, готовы заключить мир, как люди, доведенные до крайней степени бедности и нуждающиеся в самом необходимом. Плачевнее же всего будет, если мы, слывущие самыми стойкими среди эллинов, проявим при обсуждении нашего положения больше малодушия, чем другие. Существует ли народ, достойный упоминания, который, потерпев поражение в одной единственной битве и испытав одно единственное вторжение[283] в свою страну, так трусливо согласился бы подчиниться всем предъявляемым требованиям? И мог ли бы подобный народ сохранить присутствие духа при длительных неудачах? Мессенцы в течение двадцати[284] лет подвергались осаде, борясь за эту землю, так разве не упрекнут нас все, если мы так скоро потеряем ее на основании договоров и не вспомним о предках, но, убежденные словами, откажемся от той земли, которую они приобрели великими трудами?

Но некоторых это обстоятельство ничуть не тревожит, и они, потеряв всякий стыд, дают нам советы, следуя которым город покрыл бы себя бесчестьем. Эти люди так ретиво побуждают нас отдать Мессению, что имеют дерзость подробно доказывать слабость нашего города и силу врагов. Они предлагают нам, своим политическим противникам, ответить, откуда же мы ожидаем помощи, призывая к войне? Я же полагаю, что самой сильной, самой верной союзницей является справедливость во всех поступках (так как благоволение богов, вероятно, на стороне справедливых, если можно судить о предстоящем на основании прошлого); далее, нашими союзниками являются хороший государственный строй и разумная умеренная жизнь, а также готовность до последней капли крови сражаться с врагами и убеждение, что больше всего следует опасаться дурной славы у сограждан. Все эти качества присущи нам в большей мере, чем другим людям. Эти качества я считал бы на войне более ценными союзниками, чем подкрепление тысячами воинов. Действительно, я ведь знаю, что и те, которые первыми из нашего народа пришли в эту страну, одержали верх над другими не благодаря своей численности, а благодаря тем доблестям, о которых я рассказал. Вот почему недостойно испытывать страх перед врагами из-за их многочисленности. Напротив, нам следует мужаться, видя, что мы так стойко перенесли несчастья, как еще никогда никто из эллинов, и сохранили верность издревле установленным законам и обычаям. А другие между тем, как мы видим, не в состоянии справиться даже со своей удачей и уже приведены в замешательство; одни захватывают города своих союзников, те оказывают им сопротивление, иные спорят со своими соседями о пограничных землях, иные более завидуют друг другу, чем воюют против нас. Так что я удивляюсь тем, кто ищет союзника более сильного, чем ошибки наших врагов.

Если же нужно сказать и относительно помощи извне, то найдутся, я полагаю, многие желающие поддержать нас. Прежде всего я сошлюсь на афинян. Хотя они и не во всем на нашей стороне, но ради нашего спасения сделают все, что угодно. Существуют и другие эллинские города, которые относятся к несчастьям, постигшим Спарту, как к собственным. Наконец, тиран Дионисий[285], царь Египта[286], правители на территории Азии[287] охотно придут нам на подмогу, каждый сообразно со своими возможностями. Кроме того, состоятельные люди из эллинов, обладающие влиянием и стремящиеся к наилучшему государственному строю[288], хотя еще не объединились между собой, но их сочувствие на нашей стороне, так что, естественно, я могу возлагать большие надежды на их содействие в будущем.

Я думаю, что и простой народ в Пелопоннесе и та демократия[289], которую мы все считаем наиболее враждебно настроенной к нам, уже стремятся к нашему заступничеству: ведь их отпадение не осуществило ни одну из их надежд; вместо свободы они получили обратное: потеряв лучших из своей среды, они оказались в зависимости от худших из сограждан, вместо автономии — самое ужасное беззаконие. Раньше они ходили вместе с нами походом против врагов, теперь они видят, как враги вторгаются на их собственную территорию; раньше они только по слухам знали о распрях, происходивших в других местах, теперь чуть ли не ежедневно у них у самих происходят государственные перевороты. Несчастье настолько их всех сравняло, что никто не в состоянии распознать, кто из них находится в самом худшем положении. Нет ни одного неповрежденного города, нет ни одного города, который не пострадал бы от своих соседей