Собрание рассказов в двух томах. Том 1. Мосгаз - [20]

Тетка Раиса встала. Капитан ее обнял. Поверженный Толик-Атилла скульптурно лежал без движения у их ног. Мы с капитаном перенесли его на ту кровать, где лежал мой бумеранг. Бумеранг, как потенциальное холодное оружие, был вынесен на веранду. Толикова «Белка» была вручена мне и спрятана в чемодане. Плохонький этот ножик поехал со мной много лет спустя в эмиграцию и до сих пор лежит у меня на столе. Он-то и навеял это сентиментальное воспоминание. Тут самое время написать лирическое отступление «О советских перочинных ножах и о навеваемых ими печальных мыслях». И я, клянусь громом, это обязательно когда-нибудь сделаю…

Мы с Раисой вытерли кровь с капитанского плеча китайским полотенцем. Золотые драконы порозовели. Рану обработали перекисью водорода из аптечки и заклеили синей изоляционной лентой. После этого Раиса и капитан вручили мне пустой графин литра на три с половиной и послали за чачей.

— Вот тебе пузырь, лети… Без чачи нам всем крышка, — сказал капитан, похлопывая меня по плечу, — веревками его вязать нельзя, это уголовно наказуемое деяние, а если не связать, то он, как очнется, вырвется и за ножом побежит… Чача нужна, хоть из под земли достань! У нас только поллитра есть и красное. Маловато для такого темперамента.

Все эти драматические события произошли быстрее, чем я их описал. Было все еще очень рано — без десяти шесть. Где можно в это время тут чачу достать? Второе ущелье за рыбзаводом — не Сан-Франциско.

Я конечно мог пойти к доктору Грушину, симпатичному московскому цинику лет тридцати пяти, с которым у меня завязалась странная дружба. У него были и чача и вино, которые он использовал исключительно для совращения слабого пола. Но доктор был помешан на психоанализе, он наверняка начал бы меня мучить расспросами и обязательно захотел бы осмотреть и опросить поверженного Толю и раненого капитана. Его тема! А потом начал бы писать протоколы…

Поэтому я направился прямо к маленькому рынку… тут, недалеко… на полянке, у речки Ряпши. Там обычно абхазы продавали чачу, фрукты и соленые огурцы, засоленные в душистом укропном рассоле. Отравленные обильными кавказскими возлияниями московские и питерские алконавты притаскивались по утрам на неверных ногах на рынок и умоляли коренастых рыжеволосых абхазов, налить им чашечку рассола. Те гоготали гортанно и предлагали купить килограмм соленых огурцов за два рубля, а литр рассола обещали долить бесплатно…

На рынке никого не было, кроме двух мирно пасущихся осликов да четырех мертвецки пьяных мужчин, спавших вповал на колючей траве. Продавцы наверное ушли отдыхать под навесы, туда, где сушился лавровый лист, и товар с собой забрали.

Я побежал к спасателям. Они жили в соседнем с нашим коттедже. Чача у них была. Спасатели покупали этот убийственный напиток у абхазов десятилитровымп канистрами. На казенные деньги, предназначенные на краску и запчасти для катера, шлюпки, спасательных кругов и хибарки на курьих ножках на пляже, откуда они наблюдали за купальщицами в полевой бинокль.

Нужно было как-то без вреда для себя разбудить спасателей, огромных мужиков, пивших обычно ночь напролет эту самую чачу с такими же как и они, суровыми и битыми жизнью поварихами и уборщицами, а днем отсыпавшихся в хибарке на пляже.

Я постучал, размышляя про себя о том. кто хуже — ослепленный ревностью дядя Толя с ножом в руке или взбешенный спасатель по прозвищу Илья Муромец, которого разбудили или «сняли с бабы» в шесть утра. На мой стук никто не отозвался. Я осторожно приоткрыл дверь. Из этой двери тут же вылезла огромная крабья клешня, схватила меня за шкирку, как котенка, и втащила в комнату. Это была украшенная наколками (якорь, русалка и Сталин) рука Ильи Муромца.

— Вот мы вора и поймали, — прогудел могучий спасатель на водах голой до пояса поварихе Трине, возлежавшей по-древнеримски на лагерной койке. Трина пьяно тряхнула растрепанной копной выгоревших на южном солнце волос, развязно посмотрела на меня, поиграла кокетливо своей отвислой грудью, а затем смачно рыгнула и прохрипела:

— Ууу, красавчик твою мать…

Илья Муромец похабно поцеловал меня в щеку и ткнул под ребра свинцовой ручищей.

— Что же мне с тобой сделать, Вадя, за то, что ты наш катер без спросу брал, подружек катать в пограничной зоне, и весло с шлюпки стырил? — пробасил Илья Муромец, — ладно, пловец, я сегодня добрый, давай выпьем… Триночка, голубка, разливай… И прикройся, а то мальчик мне на одеяло кончит. Вадюхе налей как воробей накакал, не дорос он еще до высшей лиги… Это еще что, на кой хер тебе графин?

— Дядя Илья, мне позарез чача нужна, литра три. тут человечка одного болящего надо успокоить… Пока он всех нас не перерезал ножичком. Деньги тут.

И я протянул Илье Муромцу две измятые лиловые пятерки и пять желтоватых рубликов. Муромец бумажки взял, сложил одну пятерку так, чтобы на стороне, где Спасская башня и герб, надпись «Пять рублей» читалась как «Пей», гордо продемонстрировал мне свое изобретение, осклабился и жадно хлебнул чачи. Потом показал мне свой кулачище и сказал:

— Хочешь я его вот этим успокою? Человечка твоего. Ты, давай, не тяни, на выдохе…