Собрание ранней прозы - [33]

За неделю до назначенной даты доклада Стивен вверил рукам председателя небольшую стопку бумаги, исписанной аккуратным почерком.

Макканн причмокнул губами и положил рукопись во внутренний карман сюртука:

— Я прочитаю это сегодня вечером, и давай завтра встретимся здесь в этот же час. По-моему, я уже заранее знаю все, что там есть.

На следующий [вечер] день Макканн сообщил:

— Что же, я прочел твой доклад.

— И что же?

— Блестяще написано — правда, на мой взгляд, резковато. Но сегодня утром я отдал его ректору, чтобы он прочел.

— Зачем?

— Ты знаешь, все доклады нужно сначала передавать ему на утверждение.

— Ты хочешь сказать, — с презрением сказал Стивен, — что ректор должен одобрить мой доклад, прежде чем я смогу его зачитать в вашем обществе?!

— Да. Он наш цензор.

— Отличнейшее общество!

— А почему бы и нет?

— Парень, это же детские игры. Вы мне напоминаете детей под присмотром няньки.

— Ничего не поделаешь. Приходится брать, что в наших возможностях.

— А почему попросту не прикрыть лавочку?

— Это все-таки ценно для нас. Молодежь приучается выступать на публике — как им потом придется в суде или на политическом митинге.

— Мистер Дэниэл мог бы то же сказать про свои шарады.

— Ручаюсь, мог бы.

— Так значит, этот ваш цензор сейчас изучает мой доклад?

— Что ж, он свободомыслящий человек…

— Ага.

Меж тем как двое юношей вели эту беседу на ступенях Библиотеки, к ним приблизился Хилан, главный оратор[20] колледжа. Этот округлый и слащавый молодой человек, бывший секретарем Общества, готовился быть адвокатом. Сейчас он взирал на Стивена с выражением легкого завистливого ужаса, растеряв весь свой аттический багаж:

— Ваш доклад попал под запрет, Дедал.

— Кто это сказал?

— Его высокопреподобие доктор Диллон.

За сообщением новости последовало молчание, во время которого Хилан медленно облизывал языком нижнюю губу, а Макканн как бы готовился пожать плечами.

— Где этот чертов старый осел? — бросил автор доклада нетерпеливо.

Хилан, побагровев, показал большим пальцем через плечо. В секунду Стивен перемахнул половину двора. Макканн закричал вдогонку:

— Ты куда?

Стивен приостановился, но, обнаружив, что неспособен говорить от гнева, ткнул жестом в сторону колледжа и быстро продолжал путь.

Итак, после всех трудов над докладом, после продумыванья идей, оттачиванья периодов, этот старый олух собрался его запретить! Пока он пересекал двор, его негодование отлилось в форму политического презрения. Часы в вестибюле колледжа показывали полчетвертого, когда Стивен оказался перед дряхлым швейцаром. Он должен был произнести дважды, во второй раз отчеканивая раздельно по слогам, настолько швейцар был глуповат и глуховат:

— Могу — я — видеть — ректора?

Ректора в кабинете не оказалось; он читал молитвенное правило в саду. Стивен вышел в сад и направился в сторону площадки для игры в мяч. Небольшая фигурка, завернутая в черный просторный плащ испанского вида, представилась ему со спины в дальнем конце боковой аллеи. Фигурка неспешно достигла конца аллеи, помедлила там с минуту и, повернув обратно, явила ему поверх молитвенника круглую голову четких очертаний, с вьющимися сединами, и покрытое густой сеткой морщин лицо трудноопределимого цвета: верхняя его часть была цвета замазки, нижняя же усеяна пятнами шиферного цвета. Ректор неспешно приближался по аллее в своем обширном плаще, беззвучно шевеля серыми губами, произносящими слова молитвы. В конце аллеи он снова остановился и вопросительно посмотрел на Стивена. Приподняв кепку, Стивен проговорил: «Добрый вечер, сэр». Ректор ответил улыбкой — так улыбается хорошенькая девушка, услыхав озадачивший ее комплимент: улыбкой «обезоруживающей».

— Чем могу вам служить? — спросил он [удивительно] глубоким и полнозвучным голосом, с рассчитанной интонацией.

— Насколько мне известно, — ответил Стивен, — вы желаете меня видеть в связи с моим докладом — докладом, который я написал для дискуссионного общества.

— А, так вы мистер Дедал, — произнес ректор более серьезным тоном, но все же любезно.

— Возможно, я отвлекаю…

— Нет, я уже закончил молитву, — промолвил ректор.

Он [начал] медленно двинулся по дорожке в таком темпе, который предполагал приглашение присоединиться. Стивен зашагал рядом.

— Я восхищен стилем вашего доклада, — произнес он твердо, — да, весьма восхищен, но я абсолютно не одобряю ваших теорий. Боюсь, я не могу разрешить вам прочесть этот доклад в обществе.

Они дошли до конца дорожки молча. Затем Стивен спросил:

— А почему, сэр?

— Я не могу создавать для вас условия, чтобы вы сеяли такие идеи среди молодежи колледжа.

— Вы считаете, что моя теория искусства неправильна?

— Это безусловно не та теория искусства, которую поддерживают в нашем колледже.

— С этим я соглашаюсь, — сказал Стивен.

— Больше того, это есть полное собрание современных брожений и современного вольнодумства. Те авторы, которых вы приводите в пример, которыми восхищаетесь, как видно…

— Аквинат?

— Нет, не Аквинат, о нем я скажу потом. Но Ибсен, Метерлинк… эти писатели-атеисты…

— Вам не нравится…

— Меня удивляет, что хоть один студент в нашем колледже мог найти у этих писателей нечто достойное, у тех, кто недостоин имени поэта, кто проповедует открыто атеистические доктрины и наполняет умы читателей всем сором современного общества. Это не искусство.