Собрание баллад - [24]

Были решетками окна забиты,

Ставни чугунные, каменный свод,

Дверью железною запертый вход.

Узник не знает, куда приютиться;

На пол, зажмурив глаза, он ложится…

Вдруг он испуган стенаньем глухим:

Вспыхнули ярко два глаза над ним.

Смотрит он… кошка сидит и мяучит;

Голос тот грешника давит и мучит;

Мечется кошка; невесело ей:

Чует она приближенье мышей.

Пал на колени епископ и криком

Бога зовет в исступлении диком.

Воет преступник… а мыши плывут…

Ближе и ближе… доплыли… ползут.

Вот уж ему в расстоянии близком

Слышно, как лезут с роптаньем и писком;

Слышно, как стену их лапки скребут;

Слышно, как камень их зубы грызут.

Вдруг ворвались неизбежные звери;

Сыплются градом сквозь окна, сквозь двери,

Спереди, сзади, с боков, с высоты…

Что тут, епископ, почувствовал ты?

Зубы об камни они навострили,

Грешнику в кости их жадно впустили,

Весь по суставам раздернут был он…

Так был наказан епископ Гаттон.

АЛОНЗО

Из далекой Палестины

Возвратясь, певец Алонзо

К замку Бальби приближался,

Полон песней вдохновенных:

Там красавица младая,

Струны звонкие подслушав,

Обомлеет, затрепещет

И с альтана взор наклонит.

Он приходит в замок Бальби,

И под окнами поет он

Все, что сердце молодое

Втайне выдумать умело.

И цветы с высоких окон,

Видит он, к нему склонились;

Но царицы сладких песней

Меж цветами он не видит.

И ему тогда прохожий

Прошептал с лицом печальным:

«Не тревожь покоя мертвых;

Спит во гробе Изолина».

И на то певец Алонзо

Не ответствовал ни слова:

Но глаза его потухли,

И не бьется боле сердце.

Как незапным дуновеньем

Ветерок лампаду гасит,

Так угас в одно мгновенье

Молодой певец от слова.

Но в старинной церкви замка,

Где пылали ярко свечи,

Где во гробе Изолина

Под душистыми цветами

Бледноликая лежала,

Всех проник незапный трепет:

Оживленная, из гроба

Изолина поднялася…

От бесчувствия могилы

Возвратясь незапно к жизни,

В гробовой она одежде,

Как в уборе брачном, встала;

И, не зная, что с ней было,

Как объятая виденьем,

Изумленная спросила:

«Не пропел ли здесь Алонзо?..»

Так, пропел он, твой Алонзо!

Но ему не петь уж боле:

Пробудив тебя из гроба,

Сам заснул он, и навеки.

Там, в стране преображенных,

Ищет он свою земную,

До него с земли на небо

Улетевшую подругу…

Небеса кругом сияют,

Безмятежны и прекрасны…

И, надеждой обольщенный,

Их блаженства пролетая,

Кличет там он: «Изолина!»

И спокойно раздается:

«Изолина! Изолина!» —

Там в блаженствах безответных.

ЛЕНОРА

Леноре снился страшный сон,

Проснулася в испуге.

«Где милый? Что с ним? Жив ли он?

И верен ли подруге?»

Пошел в чужую он страну

За Фридериком на войну;

Никто об нем не слышит;

А сам он к ней не пишет.

С императрицею король

За что-то раздружились,

И кровь лилась, лилась… доколь

Они не помирились.

И оба войска, кончив бой,

С музыкой, песнями, пальбой,

С торжественностью ратной

Пустились в путь обратный.

Идут! идут! за строем строй;

Пылят, гремят, сверкают;

Родные, ближние толпой

Встречать их выбегают;

Там обнял друга нежный друг,

Там сын отца, жену супруг;

Всем радость… а Леноре

Отчаянное горе.

Она обходит ратный строй

И друга вызывает;

Но вести нет ей никакой:

Никто об нем не знает.

Когда же мимо рать прошла —

Она свет божий прокляла,

И громко зарыдала,

И на землю упала.

К Леноре мать бежит с тоской:

«Что так тебя волнует?

Что сделалось, дитя, с тобой?» —

И дочь свою целует.

«О, друг мой, друг мой, все прошло!

Мне жизнь не жизнь, а скорбь и зло;

Сам бог врагом Леноре…

О горе мне! о горе!»

«Прости ее, небесный царь!

Родная, помолися;

Он благ, его руки мы тварь:

Пред ним душой смирися».

«О, друг мой, друг мой, все как сон…

Немилостив со мною он;

Пред ним мой крик был тщетен…

Он глух и безответен».

«Дитя, от жалоб удержись;

Смири души тревогу;

Пречистых тайн причастись,

Пожертвуй сердцем богу».

«О, друг мой, что во мне кипит,

Того и бог не усмирит:

Ни тайнами, ни жертвой

Не оживится мертвый».

«Но что, когда он сам забыл

Любви святое слово,

И прежней клятве изменил,

И связан клятвой новой?

И ты, и ты об нем забудь;

Не рви тоской напрасной грудь;

Не стоит слез предатель;

Ему судья создатель».

«О, друг мой, друг мой, все прошло;

Пропавшее пропало;

Жизнь безотрадную назло

Мне провиденье дало…

Угасни ты, противный свет!

Погибни, жизнь, где друга нет!

Сам бог врагом Леноре…

О горе мне! о горе!»

«Небесный царь, да ей простит

Твое долготерпенье!

Она не знает, что творит:

Ее душа в забвенье.

Дитя, земную скорбь забудь:

Ведет ко благу божий путь;

Смиренным рай награда.

Страшись мучений ада».

«О, друг мой, что небесный рай?

Что адское мученье?

С ним вместе – все небесный рай;

С ним розно – все мученье;

Угасни ты, противный свет!

Погибни, жизнь, где друга нет!

С ним розно умерла я

И здесь и там для рая».

Так дерзко, полная тоской,

Душа в ней бунтовала…

Творца на суд она с собой

Безумно вызывала,

Терзалась, волосы рвала

До той поры, как ночь пришла

И темный свод над нами

Усыпался звездами.

И вот… как будто легкий скок

Коня в тиши раздался:

Несется по полю ездок;

Гремя, к крыльцу примчался;

Гремя, взбежал он на крыльцо;

И двери брякнуло кольцо…

В ней жилки задрожали…

Сквозь дверь ей прошептали:

«Скорей! сойди ко мне, мой свет!

Ты ждешь ли друга, спишь ли?

Меня забыла ты иль нет?

Смеешься ля, грустишь ли?»

«Ах! милый… бог тебя принес!

А я… от горьких, горьких слез

И свет в очах затмился…