Собрание баллад - [21]

Приветный подлетает,

Их кличет именем родным,

Их нежно отзывает…

Куда же?… о священный вид!

Могила перед ними;

И в ней спокойно; дерн покрыт

Цветами молодыми;

И дышит ветерок окрест,

Как дух бесплотный вея;

И обвивает светлый крест

Прекрасная лилея.

Они упали ниц в слезах;

Их сердце вести ждало,

И трепетом священный прах

Могилы вопрошало…

И было все для них ответ:

И холм помолоделый,

И луга обновленный цвет,

И бег реки веселый,

И воскрешенны древеса

С вершинами живыми,

И, как бессмертье, небеса

Спокойные над ними…

Промчались веки вслед векам…

Где замок? где обитель?

Где чудом освященный храм?

Все скрылось… лишь, хранитель

Давно минувшего, живет

На прахе их преданье.

Есть место… там игривых вод

Пленительно сверканье;

Там вечно зелен пышный лес;

Там сладок ветра шепот

И с тихим говором древес

Волны слиянный ропот.

На месте оном – так гласит

Правдивое преданье —

Был пепел инокинь сокрыт:

В посте и покаянье

При гробе грешника-отца

Они кончины ждали

И примиренного творца

В молитвах прославляли…

И улетела к небесам

С земли их жизнь святая,

Как улетает фимиам

С кадил, благоухая.

На месте оном – в светлый час

Земли преображенья —

Когда, послышав утра глас,

С звездою пробужденья,

Востока ангел в тишине

На край небес взлетает

И по туманной вышине

Зарю распростирает,

Когда и холм, и луг, и лес —

Все оживленным зрится

И пред святилищем небес,

Как жертва, все дымится, —

Бывают тайны чудеса,

Невиданные взором:

Отшельниц слышны голоса;

Горе хвалебным хором

Поют; сквозь занавес зари

Блистает крест; слиянны

Из света зрятся алтари;

И, яркими венчанны

Звездами, девы предстоят

С молитвой их святыне,

И серафимов тьмы кипят

В пылающей пучине.

1814 – 1817

РЫБАК

Бежит волна, шумит волна!

Задумчив, над рекой

Сидит рыбак; душа полна

Прохладной тишиной.

Сидит он час, сидит другой;

Вдруг шум в волнах притих…

И влажною всплыла главой

Красавица из них.

Глядит она, поет она:

«Зачем ты мой народ

Манишь, влечешь с родного дна

В кипучий жар из вод?

Ax! если б знал, как рыбкой жить

Привольно в глубине,

Не стал бы ты себя томить

На знойной вышине.

Не часто ль солнце образ свой

Купает в лоне вод?

Не свежей ли горит красой

Его из них исход?

Не с ними ли свод неба слит

Прохладно-голубой?

Не в лоно ль их тебя манит

И лик твой молодой?»

Бежит волна, шумит волна…

На берег вал плеснул!

В нем вся душа тоски полна.

Как будто друг шепнул!

Она поет, она манит —

Знать, час его настал!

К нему она, он к ней бежит…

И след навек пропал.

ЛЕСНОЙ ЦАРЬ

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Ездок запоздалый, с ним сын молодой.

К отцу, весь издрогнув, малютка приник;

Обняв, его держит и греет старик.

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»

«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:

Он в темной короне, с густой бородой».

«О нет, то белеет туман над водой».

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне;

Веселого много в моей стороне:

Цветы бирюзовы, жемчужны струи;

Из золота слиты чертоги мои».

«Родимый, лесной царь со мной говорит:

Он золото, перлы и радость сулит».

«О нет, мой младенец, ослышался ты:

То ветер, проснувшись, колыхнул листы».

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей

Узнаешь прекрасных моих дочерей:

При месяце будут играть и летать,

Играя, летая, тебя усыплять».

«Родимый, лесной царь созвал дочерей:

Мне, вижу, кивают из темных ветвей».

«О нет, все спокойно в ночной глубине:

То ветлы седые стоят в стороне».

«Дитя, я пленился твоей красотой:

Неволей иль волей, а будешь ты мой».

«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;

Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать».

Ездок оробелый не скачет, летит;

Младенец тоскует, младенец кричит;

Ездок погоняет, ездок доскакал…

В руках его мертвый младенец лежал.

ГРАФ ГАПСБУРГСКИЙ

Торжественным Ахен весельем шумел;

В старинных чертогах, на пире

Рудольф, император избранный, сидел

В сиянье венца и в порфире.

Там кушанья рейнский фальцграф разносил;

Богемец напитки в бокалы цедил;

И семь избирателей, чином

Устроенный древле свершая обряд,

Блистали, как звезды пред солнцем блестят,

Пред новым своим властелином.

Кругом возвышался богатый балкон,

Ликующим полный народом;

И клики, со всех прилетая сторон,

Под древним сливалися сводом.

Был кончен раздор: перестала война;

Бесцарственны, грозны прошли времена;

Судья над землею был снова;

И воля губить у меча отнята;

Не брошены слабый, вдова, сирота

Могущим во власть без покрова.

И кесарь, наполнив бокал золотой,

С приветливым взором вещает:

«Прекрасен мой пир; все пирует со мной;

Все царский мой дух восхищает…

Но где ж утешитель, пленитель сердец?

Придет ли мне душу растрогать певец

Игрой и благим поученьем?

Я песней был другом, как рыцарь простой.

Став кесарем, брошу ль обычай святой

Пиры услаждать песпопеньем?»

И вдруг из среды величавых гостей

Выходит, одетый таларом,

Певец в красоте поседелых кудрей.

Младым преисполненный жаром.

«В струнах золотых вдохновенье живет,

Певец о любви благодатной поет,

О всем, что святого есть в мире,

Что душу волнует, что сердце манит…

О чем же властитель воспеть повелит

Певцу на торжественном пире?»

«Не мне управлять песнопевца душой

(Певцу отвечает властитель);

Он высшую силу признал над собой;

Минута ему повелитель;

По воздуху вихорь свободно шумит;

Кто знает, откуда, куда он летит?

Из бездны поток выбегает;

Так песнь зарождает души глубина,