Собор памяти - [19]

Никколо болтал так, будто все его мысли одновременно торопились выскочить изо рта, и лицо его выражало живость и восторг мальчишки, а не суровую мужественность взрослого. Похоже, он счёл Леонардо равным, с кем мог чувствовать себя спокойно и уютно после долгих дней и месяцев сосредоточенных занятий с мессером Тосканелли и его учениками.

   — Эти дамы утверждали, что нужно взять белого голубя, ощипать, крылышки, лапки и внутренности выбросить. Потом берёшь равные доли виноградного сока и сладкого миндального масла, и ясенца столько, сколько нужно на двух голубей, и хорошенько всё моешь. Потом смешиваешь ингредиенты, возгоняешь — и тем, что получилось, умываешься. — Он улыбнулся — пренебрежительно, но всё же улыбнулся. — С виду обе дамы знатные, но несли они совершенную чушь.

   — Быть может, сказанное ими хоть отчасти — правда, — заметил Леонардо. — Как ты можешь упрекать их в невежестве, покуда сам не проверил их слов?

   — Но это чушь! — настойчиво повторил Никколо.

   — Идём, — сказал Леонардо. — Я не могу дожидаться Зороастро всю ночь. Опять он играет в исчезновения, чёрт бы его подрал.

Леонардо огляделся — и ему почудилось, что он видит Зороастро, беседующего с человеком, похожим на Николини. Оба стояли рядом с коляской. Но было слишком темно и слишком далеко, да и свет факелов обманчив.

Леонардо пробирался через толпу в поисках Сандро и Зороастро, пока Никколо не крикнул:

   — Вот он! — и не указал на фигуру, что махала рукой и звала Леонардо. Они поспешили к Зороастро.

   — Я видел, ты вроде говорил с Николини, — сказал ему Леонардо.

Зороастро взглянул на него удивлённо.

   — Итак, все эти россказни о твоём изумительном зрении в конце концов оказались неправдой: в темноте ты видеть не можешь, — заметил он. — Нет, Леонардо, я не смог подобраться ни к мессеру Николини, ни к мадонне Джиневре. Зато твой друг смог. Смотри, — Зороастро указал на первые коляски шествия, что медленно ехали на юг, ко дворцу Синьории и древней церкви Санти Апостоли.

Леонардо увидел человека, который мог быть и Сандро, в роскошной коляске, украшенной флагами Пацци.

   — Это Сандро, а дама рядом с ним — Джиневра, — сказал Зороастро. — А синее и белое — родовые цвета Николини.

   — Что он делает в коляске Николини?

   — Сам Николини скачет сразу за братьями Пацци. Возможно, он войдёт с ними в церковь и коснётся священных кремней. Весьма почётно.

   — Так ты не смог подойти ближе и поговорить с ними? — сказал Леонардо. Хотя процессия двигалась медленно, в этой толпе держаться наравне с коляской Джиневры и Сандро было невозможно.

   — Подойти близко никто бы и не смог. Armeggiatori Пацци тут же всадили бы мне копьё в грудь. Но Сандро видел, как я прыгал и махал ему.

   — И... что же?

   — И крикнул, что он встретится с тобой в «Уголке дьявола», после полёта птицы. Думаю, там он тебе всё объяснит.

   — А что Джиневра? — нетерпеливо спросил Леонардо.

Зороастро пожал плечами.

Удастся ли всем нам встретиться позже? — подумал Леонардо. Но Николини, этот торговец бараниной, наверняка попытается посадить её на привязь...

   — Скажи — она хорошо выглядела?

   — Трудно было рассмотреть, Леонардо. Счастье ещё, что я Сандро признал. — Зороастро помолчал, словно взвешивая каждое своё слово. — Но, по-моему, выглядела она заплаканной, щёки у неё казались мокрыми. Но кто знает? Факелы отбрасывают странные тени.

   — Я должен увидеться с ней! — заявил Леонардо, разгораясь гневом. Никому не остановить меня, думал он, особенно мессеру Николини; но даже в гневе — который обращал в кошмар всё, что он видел и слышал — он сознавал, что должен набраться терпения и выждать.

Они двигались на север, к великому Дуомо, а Никколо продолжал болтать; вновь обретённая свобода и безумие святого праздника приводили его в восторг. Чудесным образом он снова превратился в мальчишку.

   — Я услышал от тех дам и ещё кой-какую чепуху, — сообщил он, выворачивая шею, чтобы не упустить из виду ни пяди кипящей, освещённой факелами улицы.

Массивный конь вздыбился, скинув седока на камни, уложенные ещё римлянами; те, кто следовал за ним в шествии, шли дальше, словно это была торба, оброненная путником. Хотя блокнот для зарисовок свешивался с пояса Леонардо и бил его по ногам, Леонардо не спешил подтянуть его. Мысли его метались между Николини и Джиневрой.

   — Кое-что тебя, наверное, заинтересует, мастер Леонардо, — говорил Никколо. — Особенно их доморощенный рецепт краски, которой можно красить всё: рог, перья, мех, кожу, волосы, что угодно и в какой угодно цвет. Быть может, тебе захочется подвергнуть проверке их рецепты?.. — Уж не мелькнула ли в его голосе нотка сарказма?

Не дожидаясь ответа Леонардо, он продолжал:

   — Надо, говорили они, взять дождевую или ключевую воду, смешать с мочой пятилетнего ребёнка, добавить белого уксуса, извести и дубовой золы и мешать, пока состав не уменьшится на треть. Потом пропустить смесь через кусок войлока, прибавить квасцы, немного краски того цвета, какой надобен, — и погрузить вещь в состав на столько времени, сколько необходимо, чтобы её покрасить.

Не слушать мальчика Леонардо не мог: он собирал сведения в соборе своей памяти, как научил его Тосканелли. Леонардо сотворил свой собор по образу великого Дуомо, хотя, сравнивая своё мысленное творение с созданным Джотто и Брунеллески бриллиантом короны Флоренции, понимал, что Дуомо — недостижимый идеал. То было совершенство.