Собор памяти - [172]

Леонардо и Куан миновали стражу из персов и мамлюков и вошли в мечеть. В большой зале было сумрачно и прохладно. Узорчатые молитвенные коврики были расстелены по всему полу, и свет проникал в высокую залу сквозь узкие сводчатые окна. Уссун Кассано сидел посередине залы. Волосы его лоснились от грязи, простёганная куртка и зелёный тюрбан были залиты чернеющей кровью, и руки тоже были в крови. Леонардо заметил на его руке серебряное кольцо — на это кольцо он не раз смотрел в долгие часы, когда в шатре вместе с Уссуном Кассано ожидал прибытия его сына; каким-то образом в его сознании это кольцо было связано с молитвами. На полу рядом с царём стоял стеклянный сосуд.

Сосуд с отсечённой головой его сына Зейналя.

   — Где калиф? — шепнул Леонардо Куану, испугавшись вдруг остаться наедине с царём; но Куан молча повернулся и вышел.

Леонардо ничего не оставалось, как идти дальше, потому что Уссун Кассано уже смотрел на него. Глаза царя были широко раскрыты и налиты кровью, словно они смотрели прямо в ад, словно их внутренние огни осветили прореху в мире и показали царю его собственную смерть.

   — Владыка Миров... — пробормотал Леонардо, стараясь не смотреть на сосуд, стоящий около царя; но всё же одним взглядом охватил всё до мельчайших подробностей; юное чистое лицо, холодные голубые, как стекло, глаза — они, собственно, и были стеклом, — густые рыжие волосы, стянутые тугим узлом на затылке, полные, крепко сжатые губы, высокие скулы, чуть скошенный подбородок. Если бы не кожа, желтоватая, как пергамент, это лицо могло бы принадлежать Уссуну Кассано. Эффект был пугающий.

   — Теперь ты увидел двоих моих сыновей, маэстро.

   — Я видел их всех, великий царь... на похоронах Унгермамета.

   — Да, верно, — сказал Уссун Кассано, не сводя с сосуда пустых неподвижных глаз. — Ты их видел... но теперь ты воистину увидел всех, потому что это мой сын Зейналь, это дар Великого Турка. Я отплатил ему, отправив назад его послов изрезанными на кусочки. — Царь помолчал, размышляя, затем добавил: — Похоже, он держал у себя голову моего сына забавы ради. Как украшение для шатра.

   — Но ведь ты же знал, что...

   — Это случилось меньше года назад, — сказал Уссун Кассано. — Я молился, чтобы он был жив. Я думал, что Турок держит его заложником, потому что, когда я посылал послов в его столицу, Мехмед не отрицал этого. — Уссун Кассано тихо засмеялся. Затем едва слышно спросил Леонардо: — Помнишь, что я сказал тебе, когда убил моего сына? — И на миг замолчал, словно прислушиваясь к отдалённым голосам ангелов... или джиннов. — Но я убил двоих своих сыновей. — Он взял в руки сосуд, заглянул в мёртвые глаза Зейналя. — Теперь твоя очередь увидеть. — Уссун Кассано оглянулся на Леонардо, нетерпеливым взглядом требуя ответа.

   — Я не могу вспомнить, повелитель, — сказал Леонардо.

   — Тогда обшарь свой собор памяти и не лги мне.

   — Прежде чем вынести Унгермамета из погребального шатра, ты сказал: «Последнее унижение».

   — Теперь понимаешь?

Ответить на это было нечего; Леонардо опустился на колени перед Уссуном Кассано, потому что невежливо стоять выше царя.

   — Я ошибался, очень ошибался, но теперь... теперь я опять скажу тебе: это будет последнее, самое последнее унижение... для меня.

   — Что ты хочешь этим сказать, Правитель Миров? — обеспокоенно спросил Леонардо. Он огляделся — в мечети они были одни, совершенно одни, хотя кто-то вполне мог стоять — и наверняка стоял — снаружи у резного входа.

Уссун Кассано пропустил мимо ушей вопрос Леонардо.

   — Итак, — сказал он, — мой единственный наперсник — kafir, которого я спас от убийства моего сына. Разве не так я поступил, маэстро?

   — Да, великий царь. Именно так.

   — Кому я отдал свой шатёр.

   — То была неслыханная щедрость, — сказал Леонардо.

   — Я хочу, чтобы царём стал мой сын Калул. Он не станет скорбеть и плакать. Он будет сражаться. Войско пойдёт за ним.

   — Но ведь царь — ты.

   — Теперь уже нет. Помнишь, я сказал тебе об этом, когда покидал лагерь.

   — Ты сказал: «Через несколько часов или дней, может быть, но не сейчас».

   — Вот видишь, — сказал Уссун Кассано, — ты всё помнишь. Ты должен передать Калулу мою волю.

   — Почему ты хочешь, чтобы это сделал именно я?

   — Потому что я доверяю тебе. — И Уссун Кассано протянул Леонардо письмо, запечатанное царской печатью. Затем он извлёк из ножен свой меч и положил его на пол. — Ты должен мне одну смерть. Отдай долг сейчас.

Леонардо резко встал и отступил на шаг.

   — Я хочу быть погребённым вместе с сыном, но ничей взгляд не должен упасть на него. Он был моим любимцем, моей драгоценностью, моей радостью, мной самим... если только отец может настолько обладать сыном.

   — Великий царь, я не могу сделать этого... и ты не можешь. Твоя дорога — месть. Воздай туркам за то, что они...

   — Не смей спорить со мной, или окажешься на мечах.

   — Я не убью тебя, — сказал Леонардо. — Я уплатил свой долг за то, что подвёл тебя однажды.

Он повернулся и пошёл прочь, каждое мгновение со страхом ожидая удара меча или стрелы за своё ослушание. Но вместо этого он услышал стонущий вздох и, обернувшись, увидел, что Уссун Кассано вонзил кинжал себе в пупок и пытается протянуть лезвие выше.