Собор - [35]

Она хотела было еще что-то сказать, но затянулась сигаретой и бросила ее на земляной пол, тщательно затоптала каблуком.

Снаружи долетел зовущий голос какой-то птицы; наверху, на сеновале, кто-то маленький затеял суетливую беготню по голым сухим доскам. Она молча обошла мужа, шагнула из мглы на свет и медленно побрела сквозь высокую траву к дому.

— Что будем делать, Эмили? — крикнул он ей вслед.

Она остановилась, подождала, пока он ее нагонит.

— Жить. — Покачала головой, еле заметно улыбнулась. — Господи, ну и попали мы с тобой в историю, а? Но это все, что я могу тебе сказать.

— Но мы же должны решить, — сказал он, не вполне уверенный, что именно имеет в виду.

— Решай ты, Гарри, если еще не решил. Тебе решать. Я готова сейчас же поехать обратно, если тебе так легче. Можно пожить у тетушки Элси денек-другой, а потом уехать в город. Хочешь? Только дай мне, пожалуйста, сигарету. Я иду в дом.

Он подошел к ней совсем близко и подумал: сейчас обниму ее. Ему очень хотелось ее обнять. Но Эмили не двинулась, только смотрела на него не отрываясь. Так что он лишь коснулся кончиком пальца ее носа и сказал:

— Я тоже приду чуть погодя.

Он смотрел, как она уходит. Взглянул на часы и пошел через пастбище к лесу. Трава доходила до колен. На опушке леса, там, где трава начала редеть, Гарри заметил что-то вроде тропинки. Он потер переносицу под седлом темных очков и обернулся. Постоял, посмотрел на дом и сарай и медленно двинулся дальше. С ним вместе, ореолом над головой, двинулось облачко мошкары. Он приостановился, чтобы зажечь сигарету, помахал рукой, отгоняя мошкару, и снова поглядел назад. Но теперь не видно было ни дома, ни сарая. Гарри не пошел дальше, так и стоял, курил и смотрел. Теперь он ощущал тишину; она лежала на траве и окутывала деревья, пряталась в лесной тени, уходя вместе с деревьями в глубь леса. Разве не к этому он стремился? Он пошел дальше.

Сел на сухую хвою под деревом, прислонился спиной к нагретому солнцем стволу и снова закурил. Курил, крошил в пальцах сухую веточку — поднял ее с мягко пружинившей под ногами земли, — думал. Вспомнил, что в машине, поверх беспорядочно сваленных на заднем сиденье вещей, лежит томик пьес Гельдерода[4]; потом подумал о городках, которые они сегодня утром проехали. Ферндэйл, Линден, Кастор, Нуксак[5]. Вдруг представил себе прислоненный к стене кухни матрац. И понял, что все это порождает в нем страх. Что он просто боится. Попробовал представить себе, как Эмили идет по балке под крышей сарая. Это тоже было страшно. Гарри снова закурил. На самом-то деле он спокоен, гораздо спокойнее, чем можно было бы ожидать, если учесть все обстоятельства. И он не собирался оставаться здесь жить, это он теперь понял. И его не огорчало то, что он понял. Теперь не огорчало. Все будет в порядке, решил он. Ему всего тридцать два. Не так много. Не старость. Конечно, со всем этим он здорово сел в лужу. Надо это признать. Но в конце концов, подумал он, это и есть жизнь, верно? Он погасил сигарету. Посидел немного и закурил следующую.

Завернув за угол дома, он увидел, что Эмили довольно успешно пытается пройтись колесом. Собственно, уже завершает переворот. Она легко встала на ноги, чуть спружинив в коленях, и увидела Гарри.

— Эй! — крикнула она, невесело усмехнувшись. Поднялась на цыпочки, подняв руки над головой, перевернулась вверх ногами и снова пару раз прошлась колесом. Он смотрел. Потом она крикнула: — Ну как? — Легко встала на руки. Не теряя равновесия, пошла на руках к нему, покачиваясь и болтая в воздухе ногами. Лицо ее пылало, блузка свисала на подбородок, но она шла. — Ну, ты решил? — спросила она, встав на ноги и едва переводя дух.

Он кивнул.

— И что?

Она бросилась на траву, легла на бок, потом повернулась на спину, прикрыв от солнца глаза согнутой в локте рукой. От этого движения обнажилась нежная грудь. Нарочно?

— Гарри? — сказала она.

Он прикуривал сигарету от последней спички. Рука дрогнула. Спичка погасла. Он остался стоять с сигаретой и пустым спичечным коробком в руке, глядя на безбрежную зелень леса за ярким в солнечных лучах лугом.

— Гарри, нам всего-навсего нужно любить друг друга, — сказала она. — Любить. Всего-навсего.

Прошу тебя, замолчи!

1

Когда Ральфу Уайману исполнилось восемнадцать и он впервые покидал родной кров, отец его, директор джефферсонской начальной школы и первая труба в оркестре клуба «Уивервилльские Лоси», все ему объяснил. Жизнь, объяснил он, весьма серьезное дело, рискованное, можно сказать, предприятие, с первых шагов требующее от юноши напора и целеустремленности. Тяжкое испытание — это, можно сказать, известно всем и вся. Тем не менее жизнь — дело стоящее и в конце концов приносит свои плоды. Так полагал отец. Так он и сказал сыну.

Однако в университете Ральфу не сразу удалось четко определить цель, к которой следовало стремиться. Он подумывал стать врачом, а еще ему хотелось быть адвокатом. Поэтому он посещал подготовительные курсы при медицинском факультете и одновременно — лекции по истории юриспруденции и коммерческому праву. Очень скоро он обнаружил, что не обладает ни самоотверженностью, необходимой, чтобы врачевать чужие недуги, ни усидчивостью, потребной для изучения законов, особенно тех, что касались проблем собственности и наследования. Правда, Ральф время от времени еще посещал лекции по истории науки, по теории управления, но к ним добавились занятия по философии и литературе, и он вдруг почувствовал, что стоит на пороге открытия, великого открытия о самом себе. Но шагнуть за этот порог он так и не сумел. Открытие не состоялось. Именно тогда, в «период самой низкой воды», как Ральф потом называл это тяжкое время, он чуть было не сорвался. Он не пропускал ни одного сборища студенческого землячества и напивался каждый вечер. Так пил, что приобрел совершенно скандальную репутацию и прозвище Джексон, по имени бармена из студенческого бара «Бочонок».