Соблазняющий разум - [29]

Кроме того, биологов времен расцвета синтетической теории эволюции больше всего занимала проблема видообразования: как одна линия расщепляется на два разных, более не скрещивающихся вида. В половом отборе биологи видели скорее возможный механизм видообразования, чем объяснение происхождения брачного декора. Они считали, что единственная задача брачных предпочтений – предотвращать межвидовое скрещивание. Ориентируясь на брачные предпочтения животных, биологи проводили границы между видами, но не рассматривали эти предпочтения как инструмент внутривидового ранжирования особей по привлекательности. Поэтому Эрнст Майр и многие другие биологи видели в большинстве брачных украшений лишь метки, показывающие, к какому виду принадлежит животное. То есть биологи того времени мыслили в духе Уоллеса, относя украшения к “сигналам видовой принадлежности”.

Теория полового отбора пострадала от бихевиоризма, который главенствовал в психологии XX века, и в целом от редукционистского подхода в науке. Этот подход не позволял приписывать животным умственные способности, поэтому обсуждать эволюцию брачных предпочтений самок биологам было очень неудобно. Даже такие исследователи поведения животных, как Конрад Лоренц и Нико Тинберген, видели в совокуплении лишь стереотипный поведенческий акт, запускаемый парочкой простых стимулов. Им была чужда мысль, что выбор партнера – это сложное стратегическое решение с высокими ставками. Психологи-бихевиористы даже людей не хотели наделять свободой воли и способностью выбирать; тем более ненаучным им казалось говорить о “выборе партнера” у животных, а не о “сексуальных стимулах”. Середину XX века можно назвать эрой манифеста Берреса Скиннера “Наука и поведение человека”, представившего людей роботами, которыми управляют условные рефлексы. И только в 1970-х, с развитием когнитивной психологии, снова стало допустимым рассуждать о принятии решений у людей и животных. Однако к этому времени большинство психологов совсем забыло Дарвина. Говоря о сексе, они в первую очередь вспоминали Фрейда и его теории бессознательных мотивов и невротических комплексов. Человеческую сексуальность с ее мнимыми экзистенциальными лабиринтами рассматривали отдельно от сексуальности животных, которая, как предполагалось, исчерпывается набором стереотипных половых рефлексов. Возможность существования теории выбора партнера, применимой и к людям, и к животным, всем казалась абсурдной.

Более того, до 1970-х большинство эволюционных биологов понимало адаптацию очень узко. Ученые были убеждены, что эволюционный процесс направлен на решение связанных с выживанием задач, которые ставят перед организмами условия внешней среды. Считалось, что в ходе эволюции выживают наиболее приспособленные особи и повышается приспособленность вида в целом. В этом свете половой отбор выглядел как минимум бесполезным. Безусловно, существование фишеровского убегания в теории биологи допускали, но никто не считал причудливые украшения настоящими адаптациями, поскольку они могут снижать индивидуальную приспособленность и даже приводить к вымиранию целых видов. Никто не верил, что настоящие эволюционные приспособления могут выполнять исключительно декоративную функцию.

Вероятно, такому узкому пониманию адаптаций способствовали эстетические представления, господствовавшие в XX веке: броский, дорогой декор утратил былую значимость. Модернистское неприятие викторианской пышности могло вылиться и в отрицание дарвиновской теории полового отбора. В эпоху синтетической теории эволюции на пике популярности была аскетичная машинная эстетика. В Германии в 1920 году Вальтер Гропиус и другие теоретики движения “Баухаус” заявили, что в идеальном мире победившего социализма рабочие не будут тратить время и силы, вручную декорируя вещи лишь для того, чтобы богатые могли демонстрировать, какую уйму бессмысленной роскоши они могут себе позволить. Форму должна диктовать функция. Украшения ассоциировались с моральным разложением и политической реакционностью, в то время как простота и функциональность считались прогрессивными. Похоже, что эта строгая, антидекоративная эстетика перетекла из области культуры в естественные науки и заставила биологов 1930-х презирать барочные излишества полового отбора. К примеру, Джон Холдейн, биолог с социалистическими взглядами, предположил, что “результаты полового отбора могут быть выгодными для отдельных особей, но в конечном счете губительными для вида”. В одной из своих статей 1938 года Джулиан Хаксли назвал половой отбор “эгоистичным”, поскольку он может “способствовать развитию свойств, бесполезных или даже вредных для вида в целом”. Подобных взглядов придерживались ведущие биологи, включая Конрада Лоренца, Джорджа Симпсона и Эрнста Майра, вплоть до 1960-х годов. Они считали, что конструируемые эволюцией адаптации должны быть по-баухаусовски простыми, функциональными и понятными. Какую полезную для вида функцию могут выполнять украшения, было неясно, поэтому их следовало презирать.

Дарвиновская теория полового отбора оставалась в тени по пяти причинам. Первая из них – сложность математических моделей, описывающих половой отбор. Вторая – всеобщая убежденность в том, что основная функция украшений – обозначение границ между видами. Третья причина – механистические представления о психике животных. Четвертая – слишком узкое понимание биологических адаптаций. Ну а пятая – популярность аскетичной модернистской эстетики. Иными словами, любимую идею Дарвина игнорировали вовсе не из-за того, что нашлись какие-то опровергающие ее данные. Напротив, огромную массу доказательств, приведенных в “Происхождении человека…”, никто никогда не оспаривал всерьез. Теория полового отбора оставалась в изгнании потому, что биологическая наука еще не была идеологически, концептуально и методологически готова ее принять.