Собирайся, мы уезжаем - [5]

Ехали недолго. Старик остановился, сказал по-русски: «Виходи». Они зашли в какое-то здание, где Марина почувствовала незнакомый запах. В помещении стояли огромные шумные машины. Они шлепали плитами на огромные листы бумаги. На бумагах оставались оттиски. «Вперед», – прочитала Марина на верхнем листе. Между машинами к ней пробиралась женщина с черными пальцами и листами под мышкой. «Мариночка…» – выдохнула женщина и обняла Марину. Она узнала женщину сразу – грудь, к которой прижалась Марина, пахла бабушкой. Они пошли в кабинет – бабушка оказалась главным редактором местной газеты. Бабушка крутила телефонный диск, дергая перемотанный изолентой шнур и мешая русские слова с осетинскими, требовала соединить с Москвой немедленно. Марине принесли пироги и курицу. Бабушке дали Москву. Она материлась, не обращая внимания на внучку. «Ты, твою мать, позвонить не могла? Куда ты ребенка одного отправила? Звонила? Плохо звонила. Да, все в порядке. Ее привезли. Ты ей хоть фамилию мою могла сказать? Она на станции сидела одна. Все, знать тебя не хочу. – И без перехода: – Пойдем, Мариночка, домой».

Впрочем, бабушка тоже была мастером экспромтов. Мать достала им путевки в пансионат. В Плес. По плану три недели на Волге. Потом на самолете в Москву. Оттуда, через день, в Осетию. Что уж там случилось, Марина не поняла. Но они ехали, точнее, плыли в Москву на пароходе – белом, огромном. Марина стояла на палубе и пускала мыльные пузыри. Еще было весело стоять и махать рукой людям на берегу. Они приплыли в Москву. Бабушка поймала такси и дала адрес. Марина хотела поскорее приехать и рассказать матери, какой у них был красивый пароход. Бабушка нажала дверной звонок. Никто не открыл. Бабушка толкнула дверь – открыто. На кухне сидела мать с серым лицом и пила коньяк. Медленно повернула голову и увидела бабушку и Марину. Взяла рюмку и швырнула в стену. Туда же полетела бутылка. На стене расползлось пятно, стекая пахучими полосками на пол. Марину отправили в «свою» комнату. Но она слышала рассказ матери о том, как она обзвонила все больницы и морги в Плесе, Москве и в городах по дороге. Объявила мать и дочь в розыск – пошла вторая неделя с того дня, когда она ждала их в аэропорту. Бабушка тихо оправдывалась – поменялась с одной женщиной бронью на билеты. Той срочно нужно было в Москву, что-то случилось. Бабушка звонила, но Москву или не давали, или был занят номер.

У Марины в Осетии оказался дед. Она его так и называла – дед, потому что имени не знала, ей никто не сказал, а спросить стеснялась. Дед вязал веники. Красивые. Большие и маленькие. Широкие и узкие. Она стояла и смотрела – дед раскладывает прутья, перетягивает веревкой, разделяет на ровные части, опять перетягивает, обрезает лишнее коротким ножом. Марине он связал из колосьев куклу и персональный веничек с узкой ручкой, чтобы было удобно держать.

Утром бабушка убегала в редакцию, а Марина мела своим новым веником двор, кормила кур, гладила белье, носила воду. Ждала, что приедет мать. Но она не приезжала. В сентябре Марина пошла в школу. Она лучше всех говорила по-русски, и ее не дразнили. Бабушка, пропадавшая целыми днями в редакции, отвела внучку в музыкалку, и Марина стала играть на фортепиано и на осетинской гармошке.

Здесь, в Осетии, все было по-другому – со свадьбами, где им, детям, давали охапками конфеты, с баранами, которых они ходили пасти, с кукурузой, которую они собирали всем двором, с бабушкой, которая показывала ей, как из букв получаются гранки, а потом выходит газета. Марина бойко говорила по-осетински и на вопрос: «Чья ты девочка?» – привычно отвечала: «Кураевой». Она и на обложке тетради привыкла писать: «Тетрадь Марины Кураевой». Бабушка была уважаемым человеком, и Марину никогда не отпускали из гостей без сладкого, куска пирога… За два года Марина забыла о том, что может быть другая жизнь.

«Твоя мама приехала», – крикнула одноклассница Фатима Марине в школе. В классе появилась небесной красоты женщина – блондинка, в голубом платье. «Мама?» – тихо спросила Марина. Женщина засмеялась, погладила Марину по косичке и ушла. Весь класс кинулся к окнам – посмотреть на видение. Марина убежала в туалет плакать – ей было обидно, что это не ее мама, а гостья из района с проверкой.

После школы, когда Марина пришла домой, ее никто не встретил. Она зашла на летнюю кухню – пристройку к домику – и увидела коротко стриженную женщину в желтых штанах, которая жадно пила из трехлитровой банки парное молоко. «Бабушка!» – заголосила Марина и кинулась вон из кухни. «Мариночка, это же мама, ты что, не узнала?» – успокаивала бабушка перепуганную вусмерть Марину. Женщина в желтых штанах и с молочными усами над верхней губой, кинувшись к сумке, протянула Марине яркие коробки. Марина спряталась за бабушку и боялась выглянуть из-за спины. У женщины были барашки на голове – такого Марина никогда не видела. «Господи, ну что ты как Арлекино? Не могла нормально одеться?» – бурчала бабушка, выталкивая рукой Марину из-за спины. Марина все-таки подошла к матери, быстро схватила в охапку подарки, переоделась и выскочила за ворота во двор. Там ее обступили соседские друзья, которым она по очереди раздавала пластинки, пахнущие клубникой. Когда Марина вернулась, мать сказала: «Собирайся, мы уезжаем». В этот момент Марина признала мать.