Собиратели трав - [21]

— Не хочешь говорить — не надо, — спокойно ответила она на его молчание. — Только я все равно знаю, кто ты.

— Кто?

— Ты тоже несчастливый.

— Я врач… Был врачом, — заговорил после долгого молчания человек. — Была у меня жена, ты угадала. Теперь нет ее.

— Развелись?

— Нет. Просто ушел сам потихоньку… Знаешь, Машенька, я неплохо лечил. Были у меня свои лекарства, для одного из них я брал ламинарию, которую теперь собираем со стариком для тебя. Был я таким добрым доктором, с широкими манерами, научился даже говорить солидно, баском. Мне низко кланялись, хотя был я и платный врач, и довольно дорогой. Жена у меня была журналистка, очень красивая; прожили мы с нею восемь лет.

— Дети есть?

— Не было. Нас считали хорошей парой. И я так думал. Я считал: у меня красавица жена, красивая жизнь, деньги—и все потому, что я такой особенный, способный. Но есть, Машенька, один непреложный закон жизни: что ты для людей, то и люди для тебя. И как ни хитри, каким обманом ни окутывай свое настоящее отношение к ним, ты получишь свое сполна. Это я узнал потом, когда сам заболел и попал в больницу. Жена приходила навещать, а по ее глазам я видел, что ей жутко и нехорошо бывать у меня: она, конечно, все знала о болезни. И только тут я стал понимать, что жена моя такая же, каким был и я. То есть она жила, считая, что у нее красивый муж, привольная жизнь, машина и все прочее лишь потому, что она всего этого была вполне достойна. Я-то считал, что она моя заслуженная награда в жизни, а она, оказывается, точно так же смотрела на меня. И в общем, выходит, мы друг друга стоили. Когда она поняла, что я безнадежен, то я, Машенька, стал ей не нужен. Может быть, я что-нибудь и преувеличил, но тогда подумал именно так. И я решил расстаться с ней, уйти…

— Вот ты какой, оказывается! — воскликнула Масико. — Знаешь, про такого, как ты, я знаю одну сказку. Я тебе потом расскажу…

— В больнице меня нашпиговали лекарствами и выпустили. Но я-то знал, что через месяц все равно вернусь и тогда уж лекарства не помогут… И вот я здесь, рядом с тобой. Ничего не понимаю! Месяц прошел, чувствую себя в общем неплохо и никак не могу протянуть ноги. Ощущение у меня такое, будто обманул кого-то, даже стыдно порой: уж больно торжественно я был настроен, когда ехал сюда. Ха-ха! — Человек рассмеялся, откидываясь назад на руки и запрокидывая лицо кверху. — Машенька, я сам врач, я знаю: при этой болезни крови так долго не может тянуться.

— Эй, врач! — вдруг тоже оживилась Масико. — А ты можешь мою дочку полечить?

— Что с нею?

Масико рассказала. Человек внимательно выслушал, затем молча принялся собирать по берегу щепки, палки и разжег костер, почиркав спичками. И когда огонь разгорелся, он взял пылающую смолистую головню.

— Подожди здесь, — сказал он, — а я пойду травки наберу. Сделаешь лекарство для девочки.

— Только скорей! — забеспокоилась Масико. — А то дочка может проснуться.

— Я мигом.

И он ушел в темноту, направился вдоль берега, и Масико издали видела его факел, рисующий в воздухе красные дуги и зигзаги. Вскоре он вернулся и протянул Масико снопик трав. Среди них она узнала мелкую ромашку, тысячелистник и метелки зрелого конского щавеля. Он объяснил ей, как приготовить лекарство.

— Что же ты, врач, здесь гуляешь? — сказала Масико. — Врач должен людей лечить.

— Вот я и полечу твою девочку, — ответил он, улыбнувшись.

Потом он проводил ее в город, до самого дома. И пока они шли, Масико рассказала ему любимую свою сказку, сказку о верной жене и недостойном муже, и сыпались сверху звезды, и взлетали навстречу им огненные змейки искр над оставленным костром, и во сне, вернувшем ему давний сон юности, заливался тонким смехом старик До Хок-ро, и ухало во тьме море, полное черных великанов, и Масико умолкла, рассказав сказку, а человек тихо произнес:

— Какая странная, грустная сказка.

— Тебе нравится? — спросила Масико.

— Знаешь, если приглядеться, то всякая жизнь и есть сказка.

— Нет, — тихо возразила Масико. — Очень похоже, но нет.

«Может быть, и нет, — думал человек. — Но в сказку мы прячем все, о чем не осмеливаемся мечтать всерьез. Побеждаем чудищ, достаем живую и мертвую воду».

До Хок-ро снилось, что он молод, у него крепкие, быстрые ноги, ловкие руки. Он стругает рубанком пахучую липовую доску. На окраине Осака, куда он приехал из Кореи на заработки, под железнодорожным мостом находится мастерская, в которой изготовляют шкафчики для игрушек и кукол. Хозяин ценит и любит такого хорошего работника и придумал новое имя для него — Мацумото. А он, Мацумото, или До Хок-ро, знай почесывал острым рубанком свистящую доску, пока не брызнула из нее кровь. И тогда он испугался: как бы не рассердился на него хозяин. Он и то сердится, хозяин, что Мацумото — Хок-ро поглядывает на молодую клейщицу, имя которой уже давно позабыто. То была кудрявая, худенькая, большезубая девушка, очень бедная родственница хозяина. Наверное, за то, что она нравится бездомному работнику, хозяин вогнал ее каким-то образом в доску, поставил доску в угол мастерской, а он, не зная того, взял ее и стал обстругивать. И вдруг появился толстый полицейский. «Мацумото!» — закричал он с порога. «Да, господин!» — «Мацумото, ты должен идти в солдаты, на войну!» — «Но я ведь старый уже», — отвечает Хок-ро и хихикает. Он действительно старый, весь сморщенный, и стоит он, прижимая спиною к стене липовую доску. Ему неловко и страшно: надо бы поклониться полицейскому чину, но нельзя, потому что тогда упадет доска и все откроется. «Но я ведь старик», — вдруг снова вспоминает он, и ему становится совершенно безразлично, упадет доска или нет. И он чуть отодвигает спину от стены. Доска падает.