Собиратель реликвий - [28]

– Тысяч семнадцать?

– Семнадцать тысяч четыреста сорок три. Похоже, архиепископу Майнцскому за нами не угнаться. Между прочим, до нас дошли слухи, что он обзавелся собственной плащаницей.

– А, ну да. – Дисмас натужно хохотнул. – Таких плащаниц пруд пруди.

– Говорят, эта какая-то особенная. – Спалатин смотрел на Дисмаса. – Не может быть, чтобы вы о ней не слыхали.

– Я был в разъездах, к тому же перевидал столько плащаниц, что меня трудно удивить. Как поживает дядюшка?

– Как обычно. Подагра. Камни. Как вам известно, он любит вкусно поесть.

– Это точно. – Дисмас похлопал себя по животу.

– Тоскует по охотничьим дням. Он ведь обожает охоту. Но это все в прошлом. Лютер ему очень досаждает.

– Что происходит?

– Поговаривают, что на Лютера готовится покушение. Пришлось расставить стражу на каждом углу.

– Его не посмеют убить в городе.

Спалатин пожал плечами:

– Он нажил могущественных врагов. Император, папа, наш драгоценный будущий кардинал Майнцский. Если бы не ваш дядюшка, от брата Лютера уже давно бы осталась лишь кучка золы и косточек.

– Да уж. Хвала Всевышнему за дядюшку Фридриха.

– Трудно сказать, как все обернется. Надеюсь, что в перерывах между сочинением памфлетов, обличающих Римскую церковь, брат Лютер находит время помолиться и попросить у Бога долгих лет для курфюрста. Фридрих вам очень обрадуется. Он постоянно вас вспоминает. Он очень привязан к вам, Дисмас. Вы ему и впрямь как настоящий племянник.

– Да, я знаю. Удалось сторговать часы по сходной цене?

– Против нюрнбергских часовщиков я просто ребенок, – рассмеялся Спалатин. – Как бы не пришлось просить вас одолжить мне горсть дукатов. По правде говоря, я очень рад, что вам удалось вернуть свои деньги. Какой же все-таки жулик этот Бернгардт!

В Долгий зал Дисмас вошел через двери в дальнем конце. Фридрих, смежив веки, сидел в кресле у окна. Наверное, дремал. Он не любил позировать.

Осторожно ступая, Дисмас приблизился. Паркет скрипнул. Кранах обернулся и приложил палец к губам. Дисмас пригляделся к мольберту. Миниатюра. Кисти совершенно крохотные, в иных лишь по волоску или два. Разговор вели шепотом.

– Как он?

– Спит.

– Ясно. – Дисмас рассматривал крошечный портрет. – Хорошо выходит.

– А вы чем промышляли? В могилах рылись?

– Нет. С этим покончено.

– Ну и что за плащаница у Альбрехта?

Дисмас пожал плечами:

– Не знаю. Спалатин что-то такое упоминал.

– Как это? Вы – и не знаете? Вы же в своем деле дока.

– Я плащаниц повидал больше, чем вы – холстов, мастер Кранах.

Фридрих приоткрыл глаза. В юности они у него были навыкате, что придавало им напряженное, лютое выражение. Дюреру удалось это запечатлеть. Увы, возраст и избыточный вес взяли свое. Глаза подзаплыли, но цепкий взгляд, теперь уже искоса, из-под тяжелых век, все так же пригвождал собеседника к месту. Обвисшие щеки смягчали некогда суровый, жестокий облик.

– Племянник. Даете советы мастеру Кранаху?

– Убеждаю его пририсовать нимб, – улыбнулся Дисмас. – А Кранах хочет дождаться канонизации.

– Ну, это навряд ли. Подойдите же. – Он развел руки для объятья. – Лукас.

– Да, ваша милость?

– Довольно на сегодня.

– Как будет угодно вашей милости.

Протирая кисти, Кранах раздраженно взглянул на Дисмаса. Кранах был человеком разносторонних интересов. Придворный живописец и бургомистр, он вдобавок владел крупнейшим издательским домом в Виттенберге, городской аптекой и многочисленной недвижимостью. Они с Лютером были в приятельских отношениях.

Надо же, размышлял Дисмас. И Дюрер, и Кранах – известные художники. Дюрер подвержен меланхолии, но в настроении – душа общества и весельчак. А с Кранахом не посмеешься. За все годы их знакомства Дисмас ни разу не видел, чтобы Кранах смеялся. Впрочем, это заметно и по его картинам. Нет вдохновения.

– Чем порадуете своего дряхлого дядюшку? – спросил Фридрих.

– Боюсь, я нынче с пустыми руками. Приехал, чтобы… – Дисмас осекся.

– В чем дело?

– Я приехал попрощаться, дядюшка. Возвращаюсь домой. Пора.

Фридрих насупился. Глаза его увлажнились.

– Так неожиданно. Работа над коллекцией еще не закончена.

Дисмас улыбнулся:

– Ваша коллекция – лучшая в мире, дядюшка. Ну, после ватиканской. Мастер Спалатин говорит, что у вас почти не осталось свободного места.

– А чем вы собираетесь жить?

– Я не пропаду. Ваша щедрость сделала меня состоятельным человеком. Не беспокойтесь за меня.

– Я думал, вы потеряли все деньги. Из-за этого поганого Бернгардта.

Значит, ему обо всем известно. Спалатин.

– Мне… – Дисмас кашлянул, выдавливая ложь. – Мне удалось вернуть некоторою сумму.

Фридрих пристально смотрел на него. Внутри у Дисмаса все съежилось.

– Я буду по вам скучать, Дисмас.

– И я по вам, дядюшка.

Фридрих стащил с пальца перстень:

– В знак моей любви.

– Я… Нет… Я не могу… – Дисмас протестующе вскинул руки.

– Он принадлежал моему дяде. Не смущайтесь. Берите.

Печатка с выгравированным фамильным гербом Веттинов и скрещенными красными мечами – эмблемой фельдмаршала Священной Римской империи.

– Вы слишком щедры, дядюшка.

– Храни вас Господь, Дисмас.

Они обнялись. Дисмас направился к дверям, сдерживая слезы.

– Дисмас.

– Да, дядюшка?

– Вы слыхали про Альбрехта и его плащаницу?