Собиратель ракушек - [5]

Коллекционер метался по хижине, натыкаясь на столы и стулья, которые оставались на привычных местах вот уже десять лет. В кухне он постоял на коленях, но не для того, чтобы помолиться, а только чтобы успокоиться. Тумаини, взволнованная и растерянная, приняла отчаяние за игривость, бросилась к хозяину и повалила его на кафельный пол. Собака лизала ему щеки, а он кожей почувствовал, что к дверям целенаправленно, хотя и вслепую, по-улиточьи медленно ползет конус.

Под микроскопом, как доводилось слышать коллекционеру, зубы некоторых конусов выглядят длинными и острыми, будто крошечные полупрозрачные штыки или острые бивни морского чертика. Хоботок с жалом выскальзывает из сифонального канала, разворачивается, колючие зубы выдвигаются вперед. Яд вызывает у пострадавших онемение, а затем постепенный паралич. Сначала жутко холодеет ладонь, потом предплечье, дальше – плечо. Холод разливается по всей грудной клетке. Пропадает глотательный рефлекс, глаза слепнут. Тело начинает гореть. И человек замерзает насмерть.

– Я бессилен, – признался доктор Кабиру, глядя на улитку. – Ни противоядия, ни какого-либо другого средства не существует. Ничем не могу помочь.

Он завернул Нэнси в одеяло, устроился подле нее в шезлонге, вынул из кармана перочинный ножик и стал есть манго. Коллекционер сварил конус в котелке для чая масала, а потом извлек улитку с помощью стальной иглы. Подержал раковину в руке, провел пальцами по еще теплым известковым завиткам.

Десять часов бессонницы и неподвижности, закат, пиршество летучих мышей, которые набили животы и с рассветом понеслись к себе в пещеру, – и вдруг Нэнси каким-то чудом пришла в себя.

– Это было самое невероятное приключение за всю мою жизнь! – воскликнула она, глядя ясными глазами на ошеломленного доктора, как будто только что закончила просмотр увлекательного двенадцатичасового мультфильма.

По ее словам, море вокруг нее покрылось льдом, повалил снег, и все это – море, снежинки, замерзшее белое небо – пульсировало, как живое.

– Да, пульсировало! – выкрикнула она, цыкнув разом на потрясенного коллекционера и на доктора. – И до сих пор пульсирует! Тук-тук!

От малярии, заявила Нэнси, она исцелилась полностью, равно как и от горячечного бреда, и теперь обрела равновесие.

– Рано судить, – выговорил коллекционер морских раковин, – ты еще слишком слаба.

Но сам усомнился. От нее пахло по-другому: талой водой, слякотью, почуявшими весну ледниками. Все утро она, визжа, плескалась в лагуне. Умяла целую банку арахисового масла, на пляже сделала гимнастику – высокие махи ногами, наготовила еды и подмела в хижине, распевая высоким, пронзительным голосом песни Нила Даймонда. Врач, качая головой, отбыл на катере; собиратель ракушек остался сидеть на крыльце, среди шелеста пальм и моря.

В тот вечер его ждал еще один сюрприз: она стала молить о повторной дозе яда. Обещала, что сразу после этого улетит домой, к детям, что с утра пораньше будет звонить мужу и каяться, но вначале должна заново пережить невероятные ощущения, которые подарил ей тот волшебный моллюск. Она стояла на коленях. Лапала его за шорты. Канючила: «Ну пожалуйста». Насколько же изменился ее запах.

Коллекционер не поддался. Без сил, оторопелый, он вызвал водное такси, чтобы отправить ее в Ламу.

Сюрпризы на этом не закончились. Его жизнь стремительно понеслась обратным курсом, как по спирали раковины, в темную, рваную дыру. Не прошло и недели после выздоровления Нэнси, как собиратель раковин вновь услышал за рифом катер доктора Кабиру. Врач явился не один: по кораллам проскрежетали днища четырех или пяти дхоу, из них выпрыгнули пассажиры и зашлепали по воде, чтобы вытащить лодки на берег. Вскоре у него в кибанде уже было не протолкнуться. Чужаки растоптали букцинумы, которые сушились на крыльце, передавили хитонов, лежавших в ванной комнате. Тумаини забилась под койку и положила морду на лапы.

Доктор Кабиру объявил, что к собирателю раковин пожаловал не кто-нибудь, а «муадини», служитель старейшей и самой большой мечети в Ламу, а с ним родные братья, зятья и шурины. Хозяин пожал гостям руки – руки, привыкшие мастерить лодки и забрасывать сети.

Восьмилетняя дочь муадини, как поведал доктор, тяжело заболела, и ему оказалось не под силу справиться с этой незнакомой формой малярии. У девочки кожные покровы приобрели горчичный оттенок, несколько раз на дню начиналась рвота, выпали все волосы. Последние трое суток она металась в бреду и угасала на глазах. Раздирала себе кожу. Приходилось фиксировать ее запястья в изголовье кровати. Эти люди, продолжил доктор, хотят, чтобы собиратель раковин вылечил ее так же, как он вылечил ту американку. А уж за ценой они не постоят.

Коллекционер чувствовал их присутствие: эти мусульмане в канзу и скрипучих шлепанцах распространяли запах своих ремесел: один – потрошеной рыбы, другой – удобрения, третий – корабельной смолы; каждый подался вперед в ожидании его ответа.

– Об этом не может быть и речи, – сказал он. – Девочку не спасти. Нэнси выжила по чистой случайности. Я тут ни при чем.

– Мы перепробовали все, – не унимался доктор.