Собиратель миров - [3]

«Британский отель» в Бомбее ничем не походил на отель «Британия» в Брайтоне. В Бомбее за меньший комфорт требовали больше денег, кровать, стол и стул приходилось добывать самостоятельно. В Брайтоне не было пьяного кадета с волосами как вереск и болотным запахом изо рта, который ночью взбирался бы на стул, чтобы, высунувшись над муслиновой перегородкой, поглазеть на соседей по комнате. Бёртон, к которому сон не шел уже не первый час, отодвинул москитную сетку и запустил в кадета первым же предметом, нащупанным под кроватью. Метательный снаряд попал кадету прямо в лицо. Свалившись со стула, он тихо выругался, а когда зажглась свеча, раздался вопль — кадет узнал снаряд: крыса, недавно прибитая сапогом Бёртона. Матерчатая стена спасла кадета от собственных угроз. Вторично засунув руку под кровать, Бёртон достал бутылку бренди. Ящерицы — вестницы счастья, а крысы ненавистны. Ящерицы висели на стенах, как пестрые миниатюры. Крысы прятались. Порой безуспешно.

Сосед с другого бока был санитаром на посту. Он сидел на подоконнике, глядя на море. Долго, пока ветер не подул ему в лицо. Внимание, крикнул он в дортуар, повеяло индусским жаркое! и крик упал сквозь узкую лестницу на лоб дремавшему парсу, который обслуживал постояльцев с преувеличенным раболепием. Закрыть глаза и люки. Парс открыл глаза и недовольно покачал головой. Эти проклятые гхоры выносят зрелище лишь при попутном ветре.

Санитар отказался составить Бёртону компанию к месту сожжения. Надобно остерегаться ложной жажды знаний, объяснил он, питомец отеческих наставлений, едва переросший материнскую заботу. Бёртон затянул было гимн любопытству, но вскоре понял, сколь мало понимания находит его личный опыт: итальянское и французское детство с неугомонным отцом, интернат в якобы родном краю. И все же удалось уговорить санитара переступить Карнак-роуд, границу между мозгом империи и ее кишками, как узнал Бёртон на первом же ужине, в кругу господ, полновластно управляющих целыми округами — сыновей мелких лавочников из английской провинции, потомков судебных приставов, переносимых на языческих руках из тени в прохладу, богаче и могущественней своих наидерзновенных мечтаний. Их жены педантично подписывали карту господствующих предрассудков. Каждая фраза была предупреждающим знаком, словно взятая в рамочку: «Послушайте, молодой человек!» Они тщательно все измерили и были теперь убеждены, какие слова пристали для Индии. Климат — «фатален», прислуга — «бестолкова», улицы — «септичны», а индийские женщины — все одновременно, и потому их, хорошенько слушайте, молодой человек, надлежит категорически избегать, хотя кое-где возобладали некоторые дурные привычки, словно нельзя спросить с наших мужчин моральной стойкости и самообладания. А лучше — и более искреннего совета вам никто не даст — лучше держитесь подальше от всего незнакомого!

Подагрическая теснота переулка. Каждый шаг — прикосновение. Бёртон то и дело отпрыгивал в сторону, наблюдая за носильщиками, которые несли, тянули, толкали. В людском море виднелись лишь грузы, громоздкие глыбы, плывшие и качавшиеся на волнах голов. Лавки старьевщиков. Мастерские в ряду точно таких же мастерских. Пузатые торговцы на циновках обмахиваются, позади них — узкие входы в кишащие мухами логовища. Бёртону приходилось почти умолять этих лавочников выставить на продажу хоть что-нибудь, и если получалось их уломать, они показывали вещи самого отвратнейшего качества, которые находились в лавке, клятвенно заверяя в их неотразимости, преподносили ему товар на своем честном слове, пока он наконец не соглашался на маленький кинжал или каменного божка. И тут начиналось перетягивание цены, с новым взрывом охов и гримас.

А ты неплохо говоришь на диалекте этих типов, — не без упрека заметил санитар. Бёртон рассмеялся: вчерашние дамы пришли в ужас. Они, очевидно, полагают, что говорить на одном языке — это как лежать в одной постели. Черный город. Внезапно перед ними — храм, мечеть, многоцветные пятна, одноцветные украшения. Санитар с отвращением отвернулся от непропорциональной богини, у которой голова со страшной рожей в несколько раз больше тела. Порадуйся сюрпризу, это все-таки покровительница города, где уживаются так много языков, что сама богиня нема. Они прошли мимо надгробья. Рядом с трупом, накрытым вышитой зеленой тканью, висели на стене дубинки. Это магические орудия святого Бабы, объяснил им охранник, калабасы из Африки. Прокаженные люди и неприкасаемые собаки. Нищий с увядшими членами, покрытыми священной краской. Вблизи помахивала хвостом калечная корова, недоразвитая пятая нога выкрашена в оранжевый цвет; чуть поодаль безрукий и безногий инвалид лежал на одеяле посреди переулка, ведущего к заднему входу в Большую Мечеть, вокруг него разбросаны монеты как оспины. Голый темнокожий человек перекрыл движение. С головы до ног обмазан жиром и с красным платком на голове. В руке — меч. Вокруг его безудержных криков столпился народ. Покажите мне верную дорогу, кричал он, прорезая мечом воздух. Пожилой человек рядом с Бёртоном бормотал что-то с беззвучной монотонностью молитвы, пока обнаженный человек стегал мечом как кнутом, и толпа постепенно становилась ему врагом. — Что происходит, я не понимаю, что здесь происходит? Санитар скрючился за спиной Бёртона. Обнаженный кружился с вытянутым мечом среди шептавшейся толпы, пока, наконец, не споткнулся, меч выпал у него из рук, несколько мужчин навались на него и принялись бить руками и ногами. Только не вмешивайся, — взмолился санитар. — Ты, конечно, высокий, и, наверное, сильный, но с этими дикарями не справиться. — А вдруг они его убьют? — Нам-то какое дело!