Собиратель фактов - [4]

А Семеныч не спеша перемещался от огромного холодильника к сосновому столу собственной сборки, выставляя малосольные огурчики, зелень на алюминиевой тарелке, вареный молодой картофель, обсыпанный укропом, банку густой сметаны, пивные жестянки, отдающие прохладой, свежую бутыль финской водки. Черный в предвкушении угощений суетливо сопровождал хозяина.

— В гостях воля хозяйская, пан генерале. Посидим, вопросы обсудим, попьем по-тихому, — Семеныч осмотрел любовно стол, пригладил отсутствующую талию бутылки, удовлетворенно потер руки. — Алес. Как говорится, глаза боятся, а руки делают. Прошу, паньство, к столу.

— Ты, Семеныч, мертвого уговоришь. Умоюсь сначала, — сдался Ю.Б.

— Вот-вот. Дело говоришь. Чистый рушник возьми, ваше благородие.

— Ваше благородие, госпожа удача, для кого ты добрая, для меня иначе, —подхватил Ю.Б., на самом деле любивший раскатать бутылочку в компании веселого Семеныча. Впрочем, других компаний у него давно уже не было.

После первого тоста, за нас — хорошие мы люди, зрение Ю.Б. дало сильный сбой. Все замутилось, сдвоилось. Замелькала нарезка кадров из лесной жизни, произвольно мешаясь с разноплановыми картинками настоящего: неподвижный глаз гадюки, книжный корешок «Акутагава. Новеллы» на книжной полке, голые спины купальщиц на озере и крепенькие грудки симпатичной брюнетки, мокрый язык Черного, панорама вечернего озера, крупная капля водки на поверхности стола, разношенный верх собственных кроссовок на лесной тропе, взволнованное лицо Семеныча. Все завертелось перед глазами в калейдоскопическом многоцветии, и Ю.Б. потерял сознание. Очнулся на кожаном диване, ощущая ртом сильный запах пива с водкой и чеснока. Семеныч, наваливаясь всем телом, делал массаж грудной клетки и старательно вдувал ему в легкие свой алкогольный выхлоп, оставляя на щеках Ю.Б. капельки слюны. Черный, вообразив что это новая игра, топтался по ногам, бедрам, животу лежащего Ю.Б., сопровождая свою пляску радостным лаем.

— Все, Семеныч, успокойся. Не сердце это. Из-за линз новых в глазах помутнело. И убери ты пса, пожалуйста.

— Слава богу, отошел. Напугал ты меня, собутыльничек. Посидели. Весь первый кайф улетучился. На хрен тебе линзы, ежели выпить в них нельзя! — сильно переживал Семеныч, сгоняя раззадорившегося пса с дивана.

«А ведь прав Семеныч, мгновенная реакция на алкоголь в этом черто вомобруче, — подумал Ю.Б. — Снимать его надо, на хрен, перед тем, как водку пить».

— Извини. Ты давай продолжай, а я полежу малость, — Ю.Б. натянуто улыбнулся и попытался незаметно подковырнуть обруч за ухом. Ноготь царапал кожу, нащупать край обруча не удавалось. Его попросту не было. Короткие волосы на затылке распрямились и прошли сквозь невидимый, вросший в плоть новый орган зрения.

Матти Виртанен сидел на корточках, прижавшись к бетонной стене убежища, и раскачивался вперед-назад. Глаза его были закрыты, но он видел шевелящиеся силуэты боевых товарищей. Эрик отрешенно жевал ржаные сухари, Юрген лезвием лапландского ножа водил по прикладу своей М-28, беспрерывно бормоча: «Мои собачьи уши. Верные собачьи уши». Юхон Верса из Пикируукки, устроившись на деревянном ящике, старательно чистил походной щеточкой «маннергеймовку», которую он никак не хотел сменить на меховую шапку. Старый Юхон тихо напевал довоенную песенку про белые ночи, первый поцелуй на аллее в парке и запах сирени.

Матти приподнял голову, сжал виски застывшими пальцами и увидел Энни. Ее глаза весело посматривали, носик чуть-чуть сморщился, касаясь веточки белой сирени. Пухлые губки шевелились. Она провела рукой по тонкой шее, опустила белокурую головку и стала рассматривать белые туфли на довольно высоком каблуке. Что же она тогда сказала? А, да-да. Верно. Она сказала: «Посмотри, какие туфельки вчера купил мне папа в магазине Хамунена. Сначала мы зашли к Пулккинену на углу Эканкату, ну знаешь, но там мне ничего не подошло. Я даже расстроилась. А эти — очень, очень модные. Париж. Ой, я видела Эрика. Он на велосипеде уехал в Тианхару. Сказал, что по делу. Какое может быть у него дело? Вот глупый. Сегодня же будет замечательный спектакль в летнем театре. Меня уже пригласил Отто. Ты, надеюсь, не ревнуешь?»

Он ревновал. Еще как ревновал. Но не признался.

Матти сосредоточился и стал увеличивать изображение, хранящееся в общей памяти, его и обруча. Медленно провел взглядом по чуть-чуть тронутой загаром шее Энни с маленькой родинкой над левой ключицей и пульсирующей веной, опустил взгляд ниже, ниже белого воротничка летнего платья, и долго смотрел на ее грудь. Высокая грудь Энни поднималась и опускалась, поднималась и опускалась. Он еще увеличил изображение и видел, как переливается перламутр на пуговках между двумя грудями, видел, как колышется легкая ткань, скрывающая удивительно красивые белые грудки его возлюбленной.

Раздался невообразимый грохот, последовала цепь бесконечных взрывов, стены убежища содрогнулись. Заложило уши. Кошмар артобстрела длился час, полтора, два часа? Снова грохот, встряска, сыплющиеся куски бетона и засыпки и спокойное замечание старины Юхона: «Так, прямое попадание, чертовы русские. Поработаем — и по домам, парни». Через минуту Матти устраивался в каземате у амбразуры ближнего боя, читая молитву и водя большим пальцем правой руки по трем выжженным на прикладе буквам SKY