Собиратель бабочек - [12]

Мы проехали через центр города, напомнивший мне сонную деревню где-нибудь в Альпах. На побеленные известью фронтоны были приколочены темные декоративные балки из дерева, конек одного из домов украшал жестяной петух, и мне показалось, что я приехал в место, знакомое мне с детства по сказкам. Водитель такси поинтересовался, по какому делу я прибыл в город, и, когда я ответил, что в отпуск, он сказал, что если бы сам собрался отдохнуть, то наверняка выбрал бы какое-нибудь другое направление. Но раз уж я приехал, продолжал он, мне будет полезно знать, что в выходные в городе устраивается ярмарка, куда съезжаются люди со всех окрестностей, и еще, если меня это интересует, он мог бы порекомендовать место, где мне не придется по вечерам скучать в одиночестве, if you know what I mean,[9] добавил он по-английски. Я поблагодарил водителя за заботу, но подумал, что вряд ли воспользуюсь его предложением.

Я вышел из такси перед домом Анны Принц. С минуту постоял на улице, разглядывая старый двухэтажный каменный дом. В живой ограде из боярышника обнаружилась железная калитка, петли громко заскрипели, когда я входил. За каменным забором оказался крохотный садик, который упирался в стену соседнего дома и, кажется, продолжался за домом Анны Принц. Я нигде не нашел звонка и постучал в дверь, но никто не ответил, поэтому я решил пройти по узкой, вымощенной камнем дорожке, огибавшей дом, пока наконец не увидел ее.

Женщина стояла спиной ко мне. На ней была шерстяная кофта и юбка из плотной материи, хотя день был теплым. Я не видел ее лица. В саду было тихо, я слышал лишь шелест листьев, скрип калитки, раскачиваемой ветром. В предвечернем свете все казалось хрупким, бежало взгляда. Женщина, видимо, была погружена в свои мысли. Я издалека поздоровался, но она не услышала. Я подошел ближе, и тогда Анна Принц обернулась и, прищурившись, посмотрела на меня. Она сказала, что представляла меня несколько старше. Проходите, продолжала она, взяла меня за руку и провела в глубину сада. Я чувствовал ее мягкую руку с гладкой, уже истончившейся кожей, через которую проступали костяшки пальцев. Она сказала, что выращивает тут помидоры. Она растит их уже пятьдесят лет и в конце лета, когда томаты созревают, собирает их и тушит в большой сковороде прямо во дворе, вон там; из помидоров испаряется вода, они становятся плотными, и тогда Анна добавляет соль, перец, немного сахара, раскладывает пасту по стеклянным банкам, которые хранятся всю зиму, и если бы она попыталась подсчитать, сколько томатов съела за свою жизнь, то никто бы не поверил, но бывали времена, когда ничего другого и не было. И если бы ее спросили, что помогло ей выжить, то ответ был бы далек от поэзии: помидоры. Люди приходят и уходят, улыбнулась Анна Принц, а томаты остаются. Я удивленно слушал и все еще держал ее за руку, поскольку она крепко сжимала мою ладонь и не отпускала. Я смотрел то на нее, покачивающуюся на ветру, то на кусты томатов на фоне гаснущего синеватого неба.

8

В тот вечер, когда я приехал к Анне Принц, мы сидели у нее на кухне. На газовой плите медленно нагревался чайник. Я начал беседу, обращаясь к ней «фрау Принц», но она сразу поправила меня, сказав, что она «фройляйн Принц», хотя ей было бы удобнее, если бы я называл ее просто Анной. Она сказала, что теперь уже старается избегать формальностей и хорошо бы я тоже обходился без них; я пообещал называть ее Анной, хотя поначалу испытывал некоторое смущение, поскольку обращение только по имени в моем представлении подходило скорее к молоденькой девушке, а не к пожилой даме. Но чем дольше мы разговаривали и чем больше я слушал и смотрел на нее, тем труднее мне было видеть перед собой старуху, которой она на самом деле была. Анна сказала, что живет в этом доме всю жизнь. Здесь родилась и здесь же, наверное, умрет, хотя, если уж быть совсем точной, она несколько лет училась в Дрездене и жила тогда по адресу: Кёнигсберг, 43. Но когда говоришь о семидесяти годах прожитой жизни, продолжала Анна, несколько лет ничего не значат, глупо брать их в расчет, хотя чем дальше, тем подробнее вспоминается жизнь, буквально до отдельных мгновений; по той или иной причине одни воспоминания оказываются вдруг ярче, чем другие.

Она рассказала, что ее отец держал на первом этаже магазин, когда-то занимавший основную часть дома. Жилые комнаты располагались наверху, сад тогда был больше и в лучшем состоянии, но вскоре после войны ситуация изменилась, и государство выкупило помещение магазина. Прошло еще немного времени, и магазин вообще перестал существовать. В распоряжении семьи остались две комнаты, остальные сдали жильцам. Это был грабеж, сказала Анна, но ничего нельзя было поделать, а теперь для одного человека места даже слишком много. Так или иначе, ее отец недолго прожил после этих печальных событий, и, хотя к тому было много причин, тяготы военных лет и потеря дела, которое созидалось по крупинке, что-то в нем надломили.

Анна сказала, что до сих пор помнит день, когда ее отцу надо было впервые идти на новую работу, мелким чиновником в бюро регистрации предприятий. Все молчали в то утро, а накануне отец не мог заснуть всю ночь. Рано утром отец заявил, что ночью кто-то украл чайник и плитку, но, разумеется, он просто был не в себе от усталости и забыл очки на ночном столике. Отец бродил по комнате из угла в угол, выставив перед собой руки, как слепой. В конце концов мать Анны, посмотрев на мужа, взяла все на себя: одела его, повязала галстук и вытолкнула вниз, на улицу, где он, с видом лунатика, исчез. И, как ей теперь кажется, сказала Анна, этот образ спотыкающегося отца включает в себя много больше. В нем как будто отразилось состояние всей их семьи в тот момент, правильнее сказать — в тот период их жизни, шаткость, от которой они так и не смогли оправиться.