Собиратель автографов - [13]
Поэтому борцы разошлись по своим углам, похлопали себя по животам и начали медленно ходить кругами друг против друга. Это был последний променад перед главной схваткой, чтобы публика полюбовалась двумя тушами в отдельности, прежде чем они сольются в одну неразделимую гору мяса. Все видели: хотя оба борца толстые, они толсты по-разному. Папаша походил на надутый воздухом шар, без волос на теле и непомерно выпирающих и свисающих гениталий. Он был толст, как пышущий здоровьем величественный Зевс, парящий в облаках. Этакий кругленький бог. Амбал же походил на толстомясого смертного, покрытого обильными слоями буйной плоти, которая свисала с него, тряслась и, без сомнения, сильно пахла. Черноволосый, с густой бородой, он был одет простовато, в голубые, дешевенькие на вид, брюки и красноватую рубаху, как сумасшедший, который живет в лесах на окраине города. Комби-беби-незон же Папаши по контрасту казался аккуратненьким-чистеньким, а сам он — человеком без запаха, который мог бы бороться хоть совсем обнаженным и только из соображений благопристойности слегка оделся. И у него на спине красовались большие буквы: ПАПАША. У Амбала на рубашке никакой надписи не было.
Неожиданно они бросились друг на друга, как… Если вы знаете лучшее сравнение, чем «как два разъяренных слона», то вставьте его сюда (). Амбал схватил Папашу сбоку, повалил и встал ему на лицо ногами, обеими! («Смотрите!» — воскликнули одновременно Рубинфайн и Адам.) Дождавшись счета «два», Папаша «рывком поднялся с пола» (любимое журналистское клише) и замотал головой, словно хватанул чего-то крепенького и у него в глазах потемнело. Словно говорил: Хорошо он меня потоптал.
Смех да и только. Они здесь вовсе не собирались демонстрировать высокие чувства или хотя бы пытаться что-то такое сыграть, рядиться в какие-то одежды, как на телевидении, — они пришли показать боевые действия. И все мальчишки это знали. Любой дурак способен нарассказать всякого с три короба — и они могли бы? — но кто может показать такое? Ну, такое, когда всякие сантименты отброшены в сторону? А в этот день две громадины демонстрировали торжество Справедливости. Например, добрейший мистер Гарри Боуэн (место сто семнадцатое, блок рядов «М») не вылезает из судов, расплачиваясь за дела-делишки его сына; а миляге Джейку (место пятьдесят девятое, блок «Т») до смерти надоело торчать в своей школе, заполоненной разными полукровками; симпатяге Финну (место десятое, блок «В») никак не добиться взаимности от девиц, сколько он ни меняет рубах-штанов и ни мажется кремами-лосьонами; а предобрейшему Ли Джину (место семьдесят пятое, блок «К») не снискать расположения Господа Бога.
И наконец, когда пришел срок, Справедливость восторжествовала и Папаша взял верх, как и следовало ожидать, победа была не совсем честной, но никто не пожалел потраченных денег, а меньше всех Ли Джин, когда роздал мальчишкам подписанные фунтовые купюры и добавил еще одну Джозефу, чтобы никому не было обидно.
Брат Германа Клейна служил бухгалтером у мужа сестры Папаши. Благодаря этому обстоятельству толстяк вознамерился пройти с сыном за сцену и «представиться, как надо». Мистер Тандем и трое его мальчишек могли их сопровождать, если пожелают. У Джозефа в сумке лежали глянцевые цветные фотографии Папаши размером двенадцать на шестнадцать, и он собирался заполучить подпись борца на одной из них. Но фоток было больше, чем необходимо, и трое других мальчишек тоже могли попытать счастья в охоте за автографами.
— Честно? — спросил Алекс Ли. — Ты это серьезно?
Ли Джин, несколько смущенный энтузиазмом Алекса, холодно отнесся к намерению Клейна зайти так далеко, бормотал дежурные предостережения, вроде а не много ли мы на себя берем, но в душе надеялся, что Клейн их не расслышит. Место за сценой, для особо избранных! Автографы! Клейн и не услышал, что ему не надо было слышать, и даже не оборвал Ли Джина словами: «Не говорите глупостей» или «Да это пара пустяков», а только хрюкнул и решительным жестом увлек всех за собой, сквозь толпу. Словно офицер, ведущий солдат на приступ. Мальчишки тут же вскочили со своих мест, предоставив Ли Джину подбирать под креслами шарфы, перчатки и фотокамеру Рубинфайна, а потом крикнуть, чтобы его подождали.
В зале воцарился хаос. Чтобы не потерять друг друга, им приходилось идти сразу за Клейном. Алекс и Джозеф шагали впереди, болтая, как старые друзья, за ними следовал Адам с приколотой к груди фотографией, которую ему дал Джозеф, Рубинфайн едва не наступал на пятки парусиновых туфель Адама, а последним плелся Ли Джин. Сотни людей сжимали их, но Клейн, рыча, прокладывал им дорогу, и Ли Джин то и дело извинялся, если они толкали отцов с сыновьями. «Нельзя ли немного помедленнее?» — взмолился он, но Клейн его не услышал, а если бы и услышал, то вряд ли сбавил бы шаг. Толстяк походил на проворного настырного поросенка, рысящего на коротеньких ножках. «Быстрее, копуша!» — подгонял Алекс, и Ли Джин почувствовал, что голова у него раскалывается и он едва слышит или с задержкой воспринимает услышанное, потому что движения губ Алекса не совпадали со звуками его голоса — такой прием используют в кино, когда показывают нечто трагическое. «Скорее, папа!» Но он и так спешит, папа шагает из последних сил, изнемогая от головной боли, но гордо выпятив грудь, потому что он еще молод и у него только один сын, но зато такой замечательный, что он снова и снова, сорок миллионов раз об этом вспоминает. «Иду-иду!» Но когда же наконец они будут на месте? Неужели от блока «К» до сцены так далеко?
