Собиратель автографов - [121]

Алексу не оставалось ничего другого, как только неопределенно пожать плечами.

— О’кей! — вскричал раввин Барстон и погрузился в молчание.

По-прежнему стремясь не обидеть его случайным взглядом, Алекс вслед за ним посмотрел наверх, на набухшие почки вишни, обманутые коварной погодой.

Через минуту рабби проговорил:

— Знаешь что? Пойдем-ка прогуляемся! До синагоги и обратно, к этому дереву? Идет?

Раввин вытянул ручки вверх, и Алекса осенило: Барстон ждет от него помощи.

— Что, никогда раньше не поднимал раввинов? Шутка. Это шутка. — И Барстон проворно соскользнул на землю. — О’кей, давай походим туда-сюда. По-сократовски.

Алекс уже давно твердо решил для себя: если придется гулять с раввином-лилипутом, он постарается идти как можно медленнее. Но ему самому с первых шагов пришлось едва ли не бежать вслед за прытким Барстоном, а дети бросились от них врассыпную.

— Все дело в том, — сказал рабби, — что каддиш никогда не сочинялся для синагоги. Ему чужды формальности, и лучше его читать в простой отдельной комнате. Эта молитва свободнее от принуждения, чем какая-либо другая. Но в наши времена такое встречается редко. Какое-то давление со стороны, хотя бы раввинское, тут ни при чем. Она произносится по духовной потребности, по внутреннему зову. Верю, что именно такая человеческая потребность движет тобою. Так?

— О да. Я иду рядом с вами по простой человеческой потребности. Такие потребности есть и у меня, и моих близких.

— О’кей. Хорошо, это очень хорошо. Итак. Плакальщикам следует знать, что там нет Адошема, нет Элохима, нет формальных имен Бога. Каддиш — это нечто до глубины души естественное, личное: Кудша Брих Ху, священное имя Его, да будет благословен Он, а потом Авухун д’бишмайа, наш Отец на небесах. Даже звучит ха-Шем, имя, а затем Ш’мо, Его имя. Каддиш — это разговор иудея с Богом, сына с отсутствующим отцом. «Ты так далек, но ты со мной?» Это беседа один на один, хотя близость других людей, единомышленников, тоже важна — когда я говорю «иудей», я имею в виду «иудеи», — и они все вместе отрешаются от мирских забот.

С этими словами рабби Барстон неожиданно подпрыгнул и схватился за край невысокой стены, огибающей сзади синагогу. Он подтянулся, встал на плоский выступ и выпрямился. Теперь он возвышался над землей на пять футов семь дюймов против шести футов и одного дюйма у Алекса.

— Ну, что еще ты хотел узнать?

— Хм-м… О’кей… как все будет происходить. Сначала я скажу…

— Ты скажешь свое слово первым, а потом миньян ответит. Между прочим, мне известно, что пока у тебя восемь человек, поэтому я припас двоих волонтеров. Они покажутся странными тебе и твоему отцу, но не Ему, в этом суть дела. Итак, ты говоришь, ты говоришь, ты говоришь, а потом мы отвечаем. Ты снова все повторяешь, мы отвечаем, потом все еще раз, и, наконец, мы говорим вместе. Знаешь свой текст?

— Почти. В основном.

— Тогда мы прошли уже больше полпути. — Рабби широко улыбнулся и хлопнул в ладошки.

— Но как это все действует? Я ничего не чувствую, — пробурчал Алекс и не пожалел о сказанном.

— Перенеси меня, пожалуйста. На этот раз серьезно — на соседний выступ стены.

Алекс подхватил раввина под мышки и перенес его через проем в стене. Осмотревшись, раввин заложил руки за спину и начал ходить туда-сюда по небольшому выступу.

— Отлично. Значит, ты ничего не чувствуешь. Похвальная честность. И хочешь, чтобы я тебя убедил, да? Нам нужно вспомнить историю Акивы. Не правда ли? Об отце, таскании бревен и адском пламени?

— Нет-нет. Я слабо представляю, как мне себя вести, чтобы мой отец обрел вечный покой и тому подобное. Но это не так важно, потому что он не был евреем.

— Зато ты еврей. Но ты и не идиот, сам знаешь, потому ты и здесь.

Рядом с ними двое мальчишек играли в пятнашки и громко кричали. Увидев рабби Барстона, они разом замолчали, потом начали исподтишка пихать друг друга и перешептываться.

Барстону это явно пришлось не по душе.

— Выше нос, Алекс! — бросил он, подошел к краю стены и слез на землю. Далеко не так ловко, как на нее забирался, но с прежним достоинством, ни одним движением себя не роняя.

Алексу стало немного не по себе, потому что превыше всего он ценил в людях простоту. В его окружении только Адам и Эстер любили все усложнять и привязались к нему так сильно, что возможное расставание грозило серьезными проблемами.

— Ребе, я все еще… Понимаю, что вы говорите, но никак не возьму в толк, в чем суть дела. Во всяком случае, какое это имеет отношение ко мне.

Рабби Барстон пнул ногой несколько камешков и энергично мотнул головой:

— У-ху-хух. Тут надо не суть дела искать, а просто слушать, что тебе говорят, и так делать. Представь, что тебе пятнадцать лет. Стариком тебя не назовешь.

— Были у меня и лучшие годы.

Они вместе прошли по расплывчатой тени от звезды Давида, которая медленно двигалась по двору по мере того, как солнце поднималось выше и выше.

— Алекс! Твой друг Адам сказал мне, что ты собираешь автографы и тем самым зарабатываешь себе на жизнь. В чем тут суть дела? Ты ее видишь?

— Нет, не особенно. Но…

— Но это доставляет тебе удовольствие.

— Немного.

— Поэтому ты и собираешь всякие реликвии. Важные бумаженции, оставшиеся после разных шишек. А есть в твоем бизнесе что-то, что имеет статус дара?