Собаки Европы - [40]

Каштанка пришла ровно через десять минут. Может, они даже вместе приехали к моему дому, странному дому с мемориальной табличкой на боку, где шли последние приготовления к публичной казни предателя. А потом Козлик сказал на своем форнатале: «Сначала зайду я, чтобы Олег Олегович ни о чём не догадался. А ты через десять минут позвонишь в дверь». И Каштанка согласилась, глядя на него своими невинными глазами. Наверное, так и было. У меня уже почти не было сомнений. Почти ни в чём не было никаких сомнений.

Каштанка села на мою кровать. Свесила ноги так, чтобы они оказались совсем близко к Козлику. Чтобы дразнили его, дразнили и не давали ему почувствовать опасность.

«Я думаю, бальбуте нужна перезагрузка», — сказал я мрачно.

Козлик замахал руками: «Этого я и боялся! Вот не поверите, я так и думал, что однажды это услышу. Нет! Бальбута уже живёт, она наливается всё большей силой, я уже думаю только на ней! Перезагрузка её убьёт. Ей нужно дать развиваться самой… И вы увидите…»

Я остановил его ритуальные выкрики властным движением руки.

Одними глазами я установил молчание в этой тёмной,

задымлённой,

съёмной

однокомнатной квартире,

в городе М.,

в доме с мемориальной доской,

во времена всеобщего помрачения.

Каштанка сидела на кровати. Козлик полулежал у моих ног. Большую часть ковра занимал низкий журнальный стол, лакированный так щедро, что казалось, он полностью состоит из лака, страшный коричневый стол, на котором я расставил угощение: разогретую пиццу, зефир, накрошенный шоколад, пиво, вино и чай, да ещё полную коробку мороженого цвета женской пудры.

«Мои дорогие бальбутане, — сказал я и улыбнулся. — Нас становится всё больше. Позвольте представить вашего блудного брата по бальбуте. Свободного и счастливого!»

Я махнул рукой и налил себе вина. Но Буня не появлялся. Козлик и Каштанка, кажется, не поняли, в чём дело, — вместо того чтобы оглядываться по сторонам, они следили за моим ртом. Будто их блудный брат по бальбуте должен выскочить оттуда.

Придурок, куда же он подевался?

«Вот он, наш свободный и счастливый брат Буня!» — раздражённо выкрикнул я, пытаясь спасти этот спектакль.

Буня вышел из коридора и стал в дверях. Я долго учил его, что он должен сказать в эту минуту, но, видно, от волнения он забыл текст.

Козлик и Каштанка придвинулись друг к другу. А говорила, никакой любви.

«Что он здесь делает? — Каштанка схватилась за виски. — Что здесь делает эта морская свинка?»

И тогда Буня вспомнил. Заикаясь и путаясь в словах, абсолютно игнорируя все выдуманные мной благородные — utima, он тем не менее поздоровался с моими бальбутанами и рассказал им свою трогательную историю обращения.

Козлик не верил своим ушам.

«Этого не может быть, — сказал он. — Это сон. Или это сон, или вы гений».

Последнее было сказано мне. Чёртов лжец. Лицемер и паршивый предатель.

«Поздравляем, Буня, теперь ты — один из нас, — сказал я так торжественно, как только мог. — Я думаю, мы все вместе поможем тебе овладеть бальбутой так, чтобы ты смог очиститься от шелухи так называемых живых языков и сумел сполна насладиться красотой и свободой нашего конланга…»

Буня подсунул под свой зад принесённый из кухни табурет и сел у дверей, ведущих в коридор. Козлик и Каштанка смотрели на него с плохо скрытой неприязнью.

«Я всё ещё не верю, — сказал Козлик. — Я скорее поверю, что Каштанка променяет мороженое на чебурек, чем…»

«Нас было трое, — прервал я его болтовню. — Прошу обратить внимание на арифметику. Нас было трое, и нас остаётся трое. Ставя сегодня плюс, я ставлю и минус…»

Каштанка стала догадываться, в чём дело, и с интересом наблюдала за Козликом. Она даже поудобнее устроилась на моей кровати. Кажется, ей начинал нравиться этот спектакль.

«Я…» — сказал Буня на бальбуте и замолчал. Все невольно усмехнулись. Козлик — немного тревожно. Почувствовал, козёл, куда ветер дует.

«Мой дорогой Козлик, — обратился я к нему ласково. — Ты был первый, кого я научил бальбуте. К сожалению, настал момент её забыть. Так вышло, что этот момент настал только для тебя».

«Как для меня?» — воскликнул Козлик, подпрыгнув и взвившись с ковра. Он обвёл глазами меня, Каштанку, Буню, и его глаза снова вернулись к моим — злым, беспощадным и властным.

«Дорогой Козлик, — сказал я. — Ты меня предал. И сам понимаешь, что должен ответить за свой поступок».

Я произнес всё это на чистейшем форнатале. Даже сам его создатель не мог бы сказать чище и правильнее. Каким-то задним умом я отметил сам для себя, что вышло складно. Благозвучный этот его форнаталь, ничего не скажешь, похвалил я Козлика мысленно. Способный был у меня ученик. Умненький козлёнок.

Козлик вскочил и сжал кулаки. Он переводил взгляд то на меня, то на Каштанку, и только на Буню он не смотрел, будто его не существовало в этой полутёмной комнате, где я вершил свой строгий и справедливый суд.

«Как создатель бальбуты я изгоняю тебя с её невидимого острова», — сказал я твёрдо, без тени улыбки. Сначала на форнатале, а потом на бальбуте, повторив все это ещё более грозно: Akkou Onkaln Balbutima au fuzu tau ottou uve nau neokutoje plututima!»

И тогда из маленьких глаз Козлика посыпались маленькие козлиные слёзы. Каштанка глядела на них, как зачарованная. У дверей что-то пытался промычать Буня, поднимая и опуская руку, как игрушечный медведь.