Собака Раппопорта - [4]

— Знаю его, — коротко ответил Ватников. — Оно у вас который раз лежит, насекомое это?

— По-моему, седьмой. Или девятый.

— Однако. Наградил вас Господь терпением. И что с вашим Хомским?

— Посмотрите его, выставите ему алкоголизм, чтобы все было официально, на бумаге. Он спаивает палату. Его гнать надо, подлеца.

Ватников сокрушенно развел руками:

— Помилуйте, Александр Павлович. Как же я выставлю, если его ни разу не поймали? Он же сам не признается. Я хорошо его знаю, он сам ко мне приходил. Просил таблетки от бессонницы. По большому счету, человека жалко — был совершенно нормальный когда-то давно, занимался языкознанием, играл на скрипке. Когда бы не этот чертов мотоциклист, неизвестно откуда взявшийся на его голову… Начал пить, попал за решетку…

— Вот он сегодня упьется, и я зафиксирую, — зловеще пообещал Прятов.

— Если я буду смотреть всех, кто упился и кого зафиксировали, — промычал Ватников, пробуя горячий чай, — если я буду всех их смотреть…

— Вас самого придется фиксировать, — кивнул Голицын и взял себе кусочек вафельного торта. — Ммм… откуда тортик?

— Кто-то принес, — пожал плечами Прятов. Тут вошла степенная, но временами вздорная Марта Марковна, старшая медсестра; она принесла целую кипу историй болезни. — Марта Марковна! — позвал он, и та серьезно, переваривая и отражая трудовой процесс во всех его проявлениях, и в чаепитии тоже усматривая нечто значительное, неотъемлемое от труда — так вот: она серьезно и деловито обернулась к Александру Павловичу. — Марта Марковна, откуда такой чудесный тортик? — шаловливо осведомился Прятов.

— Новенький принес, — удивилась та, как будто другие пути поступления тортика были заказаны тортику. — И сестрам принес, — не удержалась она. — Цветы, тортик и… и вообще.

Она хмыкнула. Только теперь все увидели, что Марта Марковна пламенеет здоровым, сангвиническим румянцем. Так бывало всегда, когда сестры обедали со спиртиком и водочкой. Обед у них затевался часов в одиннадцать, и по "Чеховке" расползались запахи пельменей, картошки, поджаренной на сале, печенки. Потом обед начинался и длился до половины второго. В половине второго сестры неторопливо расползались по больнице, дополняя запахи материальным воплощением этих запахов: бодрые, веселые, раскрасневшиеся, гораздые на средний медицинский юмор. И Прятов понял, что Кумаронов потешил, подкупил сестер, заручился их симпатиями посредством тортика и не только. Он огляделся. Коллеги-врачи вдруг показались ему далекими и недоступными. Он оставался один, он высился воином, покинутым в поле, и на него надвигалось разухабистое идолище по фамилии Кумаронов. Вооруженное до фарфоровых зубов. Идолище скалило зубы, волокло с собой мангал, пританцовывало, показывало на Александра Павловича пальцем. Сестры, переметнувшиеся на сторону идолища, сидели в сторонке за обеденным столом, хохотали, тискали снисходительного медбрата Мишу.

Прятов с усилием проглотил кусок тортика, который вдруг сделался ему омерзительным.

Марта Марковна, переваливаясь и перебирая ногами в плотных чулках от варикозной болезни, посторонилась в дверях, пропуская Хомского, который остановился там со смиренным и хитрым, подлым видом.

— Вы меня искали, Александр Павлович? — спросил он с обманчивым подобострастием. — Я отлучился, письмо отправлял племяннику…

Ватников перестал есть и невольно впился в него профессиональным взглядом.

— Подите вон, в палату, — махнул Прятов. — Стойте! Где вы, говорите, были?

— Письмо отправлял. И еще на процедурах, — Хомский оскалил гнилой рот.

Ватников отвернулся от него и сообщил Прятову, изображая научную заинтересованность ребусом, решение которого в очередной раз ускользнуло:

— Без бреда и обмана чувств. На момент осмотра, конечно, — добавил он уже беззаботно.

Голодный Александр Павлович молча давился тортом. Он понимал, что подобной формулировке — грош цена. Психиатр чрезвычайно осторожны и пуще всего беспокоятся о своей шкуре. На момент осмотра бреда нет. А в следующий после осмотра момент бред может и появиться, потому что человек волен спятить в любую секунду.

5

Кумаронов презрительно смотрел на пузырьки, которые Хомский вынимал из разных мест. Хомский предпочитал настойку овса, лечебную жидкость, которую продавали в аптечном киоске, прямо в "Чеховке", в вестибюле. Водочная крепость и смешная цена превратили настойку в популярный медикамент. Ее брали коробками; ее принимали коробками в качестве передач; ее даже рассылали коробками по городам и селам страны, до которых еще не дошел фармацевтический благовест — посылали иногородние, приехавшие лечиться издалека и потрясенные уровнем современной медицины. Новая технология быстро расползалась по государству. Уже в каждой палате стояло по несколько таких пустых коробок, приспособленных под разное барахло, которое ухитряется накапливаться даже в больнице. Пустые пузырьки в изобилии лежали под окнами "Чеховки", и любимым временем года здесь была, конечно, зима, ибо снег надежно скрывал следы. Зато с весенним его таянием наблюдалась ошеломляющая картина: пузырьков было столько, что впору было грести их лопатой, а потому постояльцев "Чеховки" окрестный люд называл не иначе, как "флаконами".