Собака Раппопорта - [12]

Потому что "Чеховка" целиком и полностью подтверждала выводы, сделанные западными социологами касательно коллективов, численность которых превышает тысячу человек. В таких местах основное предназначение организации вдруг становится второстепенным, и она начинают функционировать с единственной целью самосохранения и выживания сотрудников. Она, организация, превращается в микроскопическое государство — если не суверенное, то достаточно автономное, с правом внешнеэкономической деятельности, со своими музеями, законами, традициями, неформальными лидерами. И строй там — феодализм. А в "Чеховке" трудилось больше тысячи человек…

Между прочим, этому Хомскому удавалось предотвратить и раскрыть даже крупные, дерзкие преступления. Например, он приметил вора с улицы, который воспользовался отсутствием врачей и как раз выносил из ординаторской новенький телефон, прятал его в рваный мешок, чтобы продать на углу, когда Хомский уже докладывал медбрату Мише об уголовщине; вора скрутили, а с доброго профессора Рауш-Дедушкина, когда негодяя волокли мимо, мгновенно сошла академическая накипь, и он каким-то неожиданно блатным голосом закричал, указывая на преступника: "И все остальное, что пропало — тоже, тоже на него повесьте!"

А если провороваться случалось кому-то из пациентов, то Хомский, мгновенно о том прознав, завершал расследование кроткой и краткой беседой, после чего оступившийся человек пристыженно вынимал из сумки уже упакованный утюг, чайник, пододеяльник или еще что-то в этом роде.

И вот сейчас, несмотря на приятные перспективы употребления овсянки, а то и более благородных продуктов с подачи заносчивого Кумаронова, Хомский томился без дела. Он изнывал без преступления, одновременно тревожась за собственную будущность — осведомитель, ни в чем не осведомляющий, теряет ценность и привлекательность. Но в то же время его сознание, отчасти деформированное травмой черепа, улавливало близость чего-то серьезного. Хомский чувствовал, что тучи сгустились и скрывают в себе разящую молнию. В воздухе, как правильно поется в песне, пахло грозой.

Ощущение было настолько острым, что он даже выглянул в коридор, незнамо кого предполагая там увидеть. Там текла обычная жизнь: бабушка бессознательно расчесывала ногу и потерянно подвывала; шел кто-то на костылях, загипсованный ровно наполовину, от шеи до пятки; из процедурной доносился шум воды и бряцанье инструментов. Где-то приговаривал телевизор; с улицы долетал грохот листового железа. Хомский вернулся в палату, озабоченно присел на постель и начал в сотый раз перечитывать надписи, густо покрывавшие гипсовые сапоги братьев Гавриловых.

Было четыре часа дня.

13

Доктор Ватников озабоченно писал сопроводительное представление, в просторечии — переводной эпикриз на пациента из двадцать первой палаты. Это был могущественный держатель окрестных ларьков; полтора часа назад он встал на постель, не разуваясь, и стал снимать ваткой, которую держал в пальцах, какую-то несуществующую, одному ему видную дрянь с потолка. На вопрос заглянувшего в палату медбрата Миши он ответил, что собирает доллары.

Ларечник пил два месяца. Белая горячка неслась мимо него полуночным экспрессом, и он успел туда запрыгнуть. Ему начали мерещиться вещи, которые суть явления, ибо все, что явлено, есть вещь в себе. Он позвонил в скорую помощь и пожаловался на то, что его другу, с которым он пил все эти дни, нехорошо. Когда бригада приехала, выяснилось, что друг его умер как раз два месяца назад, едва они начали. Лежал на диванчике и медленно разлагался, пока не вызвал тревогу неадекватностью контакта.

Скорая помощь разводила руками:

— Ведь они же общались как-то все эти месяцы, беседовали, ссорились, чокались, братались! Ладили как-то, не вызывая друг у друга сомнений!..

Заведующий немедленно позвонил Ватникову, и тот, уже собиравшийся домой, вторично зашел в травматологическое отделение.

Выслушав собирателя долларов, он вздохнул и ответил отказом на просьбу заведующего перевести этого докучного типа в психиатрию.

— Потом замучают, вы же сами понимаете, — сокрушенно вздыхал Ватников. — Вот собрались положить бабулю в сумасшедший дом, а она пишет бумагу-отказ. И — не положить ее никак! Прав таких нет! Без ейного бредового согласия! Эта гебистская практика сажать и освобождать диссидентов нам здорово испортила жизнь…

— Но это же белая горячка, — недоверчиво возразил Васильев, заведующий.

— В том-то и дело, — отозвался Ватников. — Очень, очень плохой. Покамест в реанимацию. Он не вынесет транспортировки… Это второй момент.

Васильев схватился за голову и отправился договариваться с реанимацией, которая в едином трудовом порыве моментально поднялась на дыбы.

Ватников между тем писал и рассеянно думал о молодом докторе Прятове, сочувствуя ему. Долларовый богач был из другой палаты, не прятовской, и Ватников сочувствовал Александру Павловичу именно поэтому. Слишком долго придется ждать, пока пациенты Александра Павловича тоже достукаются до белой горячки и удостоятся перевода куда подальше, хотя дальше реанимации был только морг. Для этого нужно прекратить пить хотя бы на пару дней, а на такую возможность ничто не указывало. Белая горячка развивается не когда пьют, а когда пить перестают… С богачом было проще, богач поступил позавчера с переломом ключицы — покойный дружок постарался, как он уверял. Пребывал в состоянии ужасного похмелья; держался дерзко и замкнуто, пить уже не хотел и не мог, хотя ему и предлагали соседи, да он был бы и рад, но просто уже не лезло. Вот и нашел себе занятие.