— Прекрасно, — сказал Перри Мейсон, — давайте-ка еще раз на минуту вернемся к вашей укушенной руке. Пес так сильно ее покусал, что вы никоим образом не могли удержать ручку в пальцах правой руки, да?
— Да.
— И так было 17 октября сего года?
— Да.
— И 18 октября — то же самое?
— Да.
— И 19-го?
— Да.
— Очень хорошо, — произнес Перри Мейсон. — Соответствует ли действительности, что на протяжении всех перечисленных дней вы делали записи в дневнике?
— Да, — выпалила она, не подумав, охнула, прикусила губу и сказала: — Нет.
— Так «да» или «нет»? — допытывался Перри Мейсон.
— Нет, — произнесла она.
Перри Мейсон выдернул из кармана рваный листок бумаги.
— Ну а эта страница, — спросил он, — разве не взята она из дневника, который вы заполняли в один из этих дней, а именно 18 октября сего года?
Свидетельница молчала, глядя на вырванную страницу.
— И разве не соответствует действительности, — продолжал Перри Мейсон, — что вы одинаково свободно владеете и правой и левой рукой? Разве не правда, что вы всегда умели писать левой рукой — и писали, когда нужно было изменить почерк? Разве не факт, что вы ведете подобный дневник, откуда вырвана эта страница, и что почерк, каким она заполнена, один к одному совпадает с почерком на записке, якобы написанной Паулой Картрайт, и на телеграфном бланке, якобы заполненном ею же?
Свидетельница встала, остекленевшими глазами посмотрела на судью Маркхема, уставилась на присяжных, открыла побелевшие губы и завизжала.
Зал суда превратился в сумасшедший дом. Приставы стучали жезлами, призывая к порядку. Полицейские бросились к свидетельнице. Клод Драмм стоял и, как сумасшедший, требовал, срываясь на крик, переноса заседания, но его голос тонул в шуме и гвалте.
Перри Мейсон вернулся к столику для адвокатов и сел на свое место.
Полицейские подбежали к Тельме Бентон. Подхватив ее под руки, они попытались увести ее с места для свидетелей, но тут она повалилась, потеряв сознание.
Голос Клода Драмма пробился сквозь стоящий в зале сплошной рев.
— Ваша честь, — кричал он, — во имя элементарной порядочности, во имя человечности я требую отложить слушание дела, чтобы свидетельница смогла хоть как-то взять себя в руки перед возобновлением перекрестного допроса. Чем бы ни объяснялась ее болезнь, очевидно, что она очень больна. Продолжать сейчас столь безжалостный перекрестный допрос — значит забыть о порядочности и человечности.
Судья Маркхем задумчиво прищурился и поглядел на Перри Мейсона. Перри Мейсон заговорил спокойно и тихо, и шум в зале улегся — публика хотела его слышать.
— Могу я спросить коллегу, — сказал он, — просит ли он отложить заседание единственно по этой причине?
— Исключительно, — ответил Клод Драмм.
— Могу ли я также поинтересоваться, учитывая просьбу о перерыве, есть ли у обвинения еще свидетели или это последний?
— Это моя последняя свидетельница, — заявил Клод Драмм. — Я оставляю за защитой право вернуться к перекрестному допросу. Окружная прокуратура, как и защита, заинтересована выявить подлинные факты по этому делу. Но я не могу дать согласие на продолжение перекрестного допроса женщины, которая явно страдает от чудовищного нервного перенапряжения.
— Мне кажется, адвокат, — заметил судья Маркхем, — что на сей раз мы удовлетворим ходатайство и, но крайней мере, ненадолго отложим слушание.
Перри Мейсон любезно улыбнулся и произнес:
— Ваша честь, в таком ходатайстве больше нет необходимости. Я с удовольствием заявляю, что, принимая во внимание психическое состояние свидетельницы и мое стремление закончить дело, я отказываюсь от возобновления перекрестного допроса.
Он сел.
Клод Драмм застыл у своего кресла, с недоверием уставившись на Перри Мейсона.
— Вы завершили допрос? — спросил он.
— Да, — ответил Мейсон.
— Данные обстоятельства, — заявил Клод Драмм, — застали меня врасплох, ваша честь, и я бы хотел просить отложить заседание до завтрашнего утра.
— Для чего? — спросил судья Маркхем.
— Только для того, чтобы разобраться кое в каких фактах и определить дальнейший курс действий, — ответил Клод Драмм.
— Но, отвечая на вопрос адвоката, — возразил судья Маркхем, — вы заявили, что это ваша последняя свидетельница.
— Хорошо, — вдруг согласился Клод Драмм, — обвинению нечего больше добавить. Слово защите.
Перри Мейсон поклонился судье и присяжным.
— Защите, — произнес он, — тоже нечего добавить.
— Что?! — воскликнул Клод Драмм. — Вы совсем отказываетесь от показаний?
— Защите, — с достоинством повторил Перри Мейсон, — нечего добавить.
— Господа адвокаты, не желаете ли начать прения сторон? — спокойно и бесстрастно произнес судья Маркхем.
— Да, — ответил Перри Мейсон, — я бы хотел начать прения.
— А вы, адвокат? — обратился судья к Клоду Драмму.
— Ваша честь, в настоящее время я не готов. Прения потребуют подготовки. Я еще раз ходатайствую о переносе.
— И еще раз, — сказал судья Маркхем, как говорят о решенном вопросе, — ходатайство отклоняется. Я считаю, что суд обязан считаться с правами подсудимой в настоящем процессе. Начинайте прения, мистер Драмм.
Клод Драмм встал и объявил:
— Ваша честь, я считаю, что должен просить суд о прекращении настоящего уголовного дела.
