— Прошу зафиксировать в протоколе, — учтиво попросил Перри Мейсон, — что свидетельница колеблется.
Клод Драмм вскочил с места.
— Это в высшей степени несправедливо, — заявил он, — и я протестую: во-первых, вопрос является спорным, во-вторых, его уже задавали, и на него был дан ответ, в-третьих, он не относится к перекрестному допросу в строгом смысле.
— Протест отклонен, — сказал судья Маркхем. — В протоколе будет отмечено, что свидетельница заметно колебалась, отвечая на вопрос.
Тельма Бентон подняла потемневший от ужаса взгляд.
— Не могу утверждать, что я видела ее лично, — сказала она. — Я слышала, как кто-то спустился по лестнице из ее комнаты. Я видела такси перед парадным входом, видела, как женщина села в машину и уехала. Я ни минуты не сомневалась, что это миссис Картрайт.
— Значит, саму ее вы не видели? — гнул свое Мейсон.
— Нет, — тихо ответила она, — не видела.
— Далее. Вы опознали почерк, каким написана эта записка, как почерк миссис Картрайт.
— Да, сэр.
Перри Мейсон предъявил фотокопию бланка телеграммы, отправленной из Мидвика:
— Не опознаете ли вы почерк на фотокопии этого телеграфного бланка как принадлежащий также Пауле Картрайт?
Свидетельница посмотрела на фотокопию, помедлила в нерешительности, прикусила губу.
— На обоих документах, — сказал Перри Мейсон, — один и тот же почерк, не так ли?
Когда она заговорила, ее едва можно было расслышать:
— Да, пожалуй, почерк один и тот же.
— Разве вы не уверены? — спросил Перри Мейсон. — Вы без колебаний показали, что записка написана почерком Паулы Картрайт. Так как же с телеграммой? Это почерк Паулы Картрайт или не ее почерк?
— Да, — почти неслышно произнесла свидетельница, — это почерк Паулы Картрайт.
— Значит, миссис Картрайт отправила эту телеграмму из Мидвика утром 17 октября?
— Видимо, так, — тихо ответила свидетельница.
Судья Маркхем постучал молотком и заметил:
— Миссис Бентон, говорить нужно так, чтобы вас могли слышать присяжные. Прошу говорить громче.
Она подняла голову, поглядела на судью и слегка покачнулась.
Клод Драмм снова был на ногах.
— Ваша честь, — заявил он, — теперь мы видим, что свидетельница нездорова. Я еще раз прошу отложить заседание на элементарной справедливости по отношению к свидетельнице, которая, несомненно, перенесла очень сильное потрясение.
Судья Маркхем медленно покачал головой.
— Я считаю, что перекрестный допрос надлежит продолжить, — сказал он.
— Если, — взмолился Клод Драмм с отчаянием в голосе, — слушание можно отложить до завтра, не исключено, что дело будет прекращено.
Перри Мейсон мигом обернулся и встал, крепко упершись в пол слегка расставленными ногами, выставив подбородок с воинственным видом. Он говорил все громче и громче, пока его голос, казалось, не пробудил эха в стропилах зала суда.
— Если будет угодно суду, — бушевал он, — это как раз то, чего я стремлюсь избежать. В этом деле государство предъявило подсудимой обвинение, и она имеет право на оправдание судом присяжных. Прекращение дела по решению государственного обвинения все равно оставит ее с пятном на имени.
По сравнению со страстной риторикой Перри Мейсона голос судьи Маркхема прозвучал тихо и буднично:
— Предложение снова отклонено. Слушанье дела продолжается.
— Теперь, — произнес Перри Мейсон, — будьте любезны объяснить мне, каким образом Паула Картрайт сумела написать записку и отправить телеграмму утром 17 октября, когда вам известно — из собственных источников, — что Паула Картрайт была убита вечером 16-го.
Клод Драмм заявил протест:
— Я отвожу вопрос как спорный, требующий от свидетельницы самостоятельного умозаключения, не отвечающий характеру перекрестного допроса и опирающийся на факт, не приобщенный к делу.
Судья Маркхем внимательно посмотрел на бледное искаженное лицо свидетельницы и сказал:
— Протест будет принят.
Перри Мейсон взял записку, на которой свидетельница опознала почерк миссис Картрайт, положил на столик перед Тельмой Бентон и стукнул по записке кулаком.
— Это не вы писали? — спросил он.
— Нет! — сердито сказала она.
— Это не ваш почерк?
— Сами знаете, что не мой, с моим тут никакого сходства.
— 17 октября ваша правая рука была забинтована, не так ли?
— Да.
— Вас укусила собака?
— Да. Принцу подсунули отравы, и, когда я попыталась дать ему рвотное, он случайно укусил меня за руку.
— Понятно. Но важно другое — ваша правая рука была забинтована 17 октября сего года и оставалась в бинтах еще несколько дней, верно?
— Да.
— И вы не могли взять ручку в правую руку?
— Да. Поэтому все ваши обвинения, будто я написала записку или заполнила телеграфный бланк, — ложь. У меня рука не работала. Как же я могла удержать в пальцах ручку?
— Находились ли вы, — оборвал ее Перри Мейсон, — в Мидвике 17 октября сего года?
Свидетельница замялась.
— Разве вы, — продолжал адвокат, не дожидаясь ответа, — не нанимали самолет и не летали в Мидвик 17 октября сего года?
— Да, — призналась свидетельница, — я надеялась разыскать в Мидвике миссис Картрайт и летала туда самолетом.
— Так не вы ли отправили телеграмму с мидвикского телеграфа, пока там находились?
— Нет, я же вам говорила, что физически не смогла бы заполнить бланк.
