Собака Баскервилей. Острие булавки - [76]

– Что-то мне не понятно. Вы хотите сказать, он убил их, опасаясь разоблачения? – спросил доктор, нахмурившись.

– Мне и самому еще не все понятно, – честно признался священник. – Например, я подозреваю, возня со свечками в подземелье нужна была для того, чтобы выманить у миллионеров их собственные спички или удостовериться, что их у них нет. Но я полностью уверен в одном: я прекрасно помню, каким легким и небрежным движением Бейкер бросил коробок спичек беспечному Крейкену. И движение это стало смертельным ударом.

– А я одного не понимаю, – заговорил инспектор. – Почему Бейкер не побоялся, что Крейкен сам закурит, прямо там же, за столом, воспользовавшись его спичками? Ведь тогда появился бы ненужный ему труп?

Отец Браун помрачнел, во взгляде появилась укоризна, но в печальном голосе его была и искренняя теплота.

– Не берите в голову, он ведь был всего лишь атеистом.

– Не могли бы вы пояснить? – вежливо произнес инспектор.

– Просто-напросто он хотел упразднить Бога, – сдержанным тоном произнес отец Браун. – Он всего лишь хотел уничтожить десять заповедей, искоренить всю ту религию и всю ту цивилизацию, которая создала его как человека, лишить здравого смысла такие понятия, как право собственности и честность, и позволить ордам дикарей уничтожить свою культуру, сровнять с землей свою страну. Вот и все, что ему было нужно. Ни в чем другом обвинить его мы не имеем права. Ох, пропади все пропадом! У всего есть границы. Вот вы являетесь сюда и спокойно заявляете, что считаете профессора Мандевильского колледжа, человека старшего поколения (а Крейкен, какими бы ни были его взгляды, все-таки принадлежит старшему поколению) убийцей, предполагая, что это он закурил или даже просто зажег спичку, когда еще не допил свой выдержанный портвейн восьмого года. Нет, нет! Люди еще не настолько испорчены! Есть еще какие-то законы, границы. Я был там, я видел его. Он еще пил вино, как же можно спрашивать, почему он не закурил?! Да такого анархического вопроса еще не слышали стены Мандевильского колледжа. Ох, странное место этот колледж. Странное место – Оксфорд. Странное место – Англия.

– А вы сами имеете отношение к Оксфорду? – полюбопытствовал доктор.

– Я имею отношение к Англии, – сказал отец Браун. – Это моя родина. И самое странное то, что, даже если ты любишь эту страну и считаешь себя ее частью, все равно тебе ее не понять.

«Зеленый человечек»

Молодой гольфист, с открытым оживленным лицом, в бриджах тренировался среди тянущихся вдоль посеревших от сумерек моря и песчаного пляжа дюн. И он не просто так гонял мячик, он оттачивал определенные удары, и та микроскопическая толика злости, с которой он с размаха бил клюшкой, делала его похожим на маленький аккуратный вихрь. Молодой человек быстро обучался новым видам спорта, но имел непреходящее желание делать это еще быстрее, тратить на это даже меньше времени, чем необходимо для того, чтобы овладеть всеми таинствами той или иной игры. Он имел все признаки жертвы тех соблазнительных предложений, которые призывают, к примеру, выучиться игре на скрипке за шесть уроков или приобрести идеальное французское произношение, окончив заочные курсы. Вся его беспокойная жизнь была насыщена подобными прожектами и приключениями. Сейчас он занимал должность личного секретаря адмирала сэра Майкла Крейвена, хозяина большого дома за парком, выходящим к дюнам. Юноша был честолюбив и вовсе не собирался всю жизнь оставаться в секретарях у кого бы то ни было. Но он был и достаточно благоразумен, чтобы понимать: самый надежный способ выбиться из секретарей – это быть хорошим секретарем. Памятуя об этом, он стал очень хорошим секретарем и научился управляться с постоянно увеличивающимися кипами адресованных адмиралу писем с той же быстрой, центростремительной энергией, с которой бил клюшкой по мячику. Сейчас ему приходилось воевать с корреспонденцией в одиночку и на свое усмотрение, поскольку последние полгода адмирал находился в плавании и, хоть его возвращение было не за горами, в ближайшие часы, а то и дни его не ждали.

Пружинистым спортивным шагом молодой человек, которого звали Хэрольд Харкер, поднялся на покрытый дерном холм, ограничивающий полосу дюн, и, посмотрев через песчаный берег на море, увидел нечто необычное. Видно было плохо, потому что сумерки под грозовыми тучами сгущались с каждой минутой, но то, что он увидел, на какой-то миг показалось ему чем-то вроде образа из далекого прошлого, драмой, разыгранной призраками давно минувших эпох.

Последние лучи заходящего солнца лежали длинными слитками меди и золота на темной глади моря, казавшегося скорее черным, чем синим. И на фоне этого озаряющего запад блеска четкими черными силуэтами, точно плоские персонажи театра теней, прошествовали две человеческие фигуры в треуголках и с саблями, как будто они только что сошли на берег с одного из деревянных кораблей Нельсона[26]. И это была вовсе не галлюцинация, которая могла бы показаться мистеру Харкеру естественной, если бы он был склонен к галлюцинациям. Он относился к тем людям, которые, имея жизнерадостный, заводной характер, отличаются научным складом ума, и в видениях ему скорее бы явились летающие корабли будущего, чем боевые корабли прошлого. Поэтому он пришел к очень благоразумному заключению: доверять своим глазам может даже мечтатель.