Собачья сага - [12]

И вот он уже стоял перед дверью своей квартиры, боясь нажать на звонок. Прислушиваясь к тому, что творится внутри. Но, если бы там даже была дискотека, вряд ли бы он услышал. Потому, что в голове его и душе творилось такое, что не давало ему сосредоточиться ни на чем. Казалось, что он слышит, как за дверью ходит по детской комнате Полина и, укачивая дочурку, напевает ей песню. Как тихо вздыхает Март, лежа на своем ветхом одеяле. Как работает на кухне радио, передавая театральную постановку.

Павел не слышал, как прозвучал звонок. Дверь перед ним неожиданно распахнулась. С недоумением посмотрев на кнопку звонка, он увидел там свою руку. Перевел взгляд на Полину. Она стояла в дверях — такая большая, с половой тряпкой в руке, прямо как когда-то его мать. За дверью была та же таящая в себе опасность давящая тишина.

И эта ставшая вдруг незнакомой женщина в дверях так же молча нависла над ним, как в прошлый раз. Павел почувствовал себя тем далеким учеником в немного великоватой школьной форме, купленной на вырост, слегка жмущих стопу запыленных ботинках и пятиконечной звездочкой на груди.

Что он мог сказать? Тишина, вылезая из квартиры, уже поглотила его с ног до головы и теперь пробиралась внутрь, холодя душу, обмораживая сердце и легкие. Он почувствовал, как дыхание постепенно становится хриплым, сопротивляясь кристаллизующейся мокроте. Проникающий внутрь воздух моментально индевел, покалывая острыми иголками грудь изнутри.

Полина ушла, ничего не сказав, а он продолжал стоять, словно замороженный. Не в силах двинуться вперед, сделать шаг туда, где когда-то родилась и теперь вновь проявилась в полной мере пугающая его немота. Застыв в том далеком дежавю, он снова ползал из комнаты в комнату на коленях, протирая стрелки отутюженных брюк, заглядывая под мебель, которая и сейчас продолжала стоять на тех же местах. Только прибавилась маленькая детская кроватка за диваном, но вряд ли она могла чем-то помочь.

Полина снова появилась в проеме. Все так же молча, она протянула Павлу старый чемоданчик его отца, с которым тот ездил в командировки.

«Зачем»? — недоуменно подумал Павел.

Но протянул руку через порог и взялся за потертую кожаную ручку, совсем не почувствовав тяжесть.

А потом, глядя на Павла в упор, Полина протянула другую руку, что-то передавая. И, не отрывая взгляда от ее холодных, словно рыбьих, голубых глаз, он автоматически подставил другую ладонь, в которую тут же, шурша, упали несколько денежных купюр.

— Это твоя половина талисмана, — сказала Полина, — Купи себе чего-нибудь!

Затем, словно испачкавшись, стала вытирать руки о кажущийся малюсеньким, похожим на слюнявчик Эрика, алый фартук, висящий у нее на животе. Обычно она так делала после разделки утки или тушки цыпленка.

Затем выпрямилась в дверях — неимоверно большая, в бархатном темно-коричневом платье в горизонтальную белую полоску. Перетянутая посередине поясом от фартука, словно пчелиная матка, закрывающая вход в свое гнездо, крепко держа дверную ручку.

В этот момент где-то в глубине квартиры послышался коротенький всхлип ребенка, затем еще один, а потом наступила тишина. Казалось, что, подобравшись к детской кроватке, немота окончательно обрела право на всю территорию этой квартиры. На свое вечное поселение здесь.

Ничего не говоря, Полина захлопнула дверь.

«Какой талисман»? — подумал Павел, глядя, как раскрываются на ладони бутоны коричневых и зеленых бумажных комочков.

Он стал спускаться по лестнице вниз. Зачем-то заглянул к мусоропроводу между первым и вторым этажом. Убедился, что миска Марта на месте и в ней налита вода. Вышел на улицу. Сел в садике на детскую скамеечку и, поставив на землю чемодан, горько заплакал, закрыв ладонями лицо. Чувствуя, как острые жесткие края скомканных купюр скребут и колют его щеки, не пытаясь впитать текущие из глаз слезы, не желая становиться мягче…

Глава 4. Служба

Павел никогда не видел вокруг столько мужчин, одновременно переодевающихся в милицейскую форму. Словно объявили всеобщую мобилизацию на борьбу с преступностью и правонарушителями. Расположенные справа и слева комнаты периодически множили этих людей, выталкивая из себя в общий коридор, а затем принимали обратно, озабоченно бормочущих и жестикулирующих руками. В не застегнутых или просто накинутых на плечи кителях. С зажатыми подмышками фуражками. Перекинутыми через плечо, словно коньки у подростка, ботинками с перевязанными узлом шнурками.

Создавалось впечатление бурлящей серой массы, празднично украшенной красными штрихами лампасов и околышей, блеском кокард и пуговиц.

Словно случилось что-то страшное и непоправимое. С серьезным видом стальные костюмы сновали всюду. Молодые люди суетились, наклонялись, поправляли складки на одежде, подходили друг к другу, что-то говоря, и снова уходили. Все это происходило под гулкий топот ботинок, шарканье носков, громкие эмоциональные вскрики и отрывистые насмешки.

Постепенно пестрое месиво начало приобретать очертания, становясь похожим на полк одинаковых оловянных солдатиков, выпущенных с промышленного конвейера. На бесконечные зеркальные отражения, поставленные друг напротив друга.