Собачья голова - [2]
— Ну, а что дальше, дедушка? — спрашивает Стинне.
На самом деле ему хотелось бы рассказывать, как он ребенком в Бергене прибегал встречать отца в порт, где после долгих месяцев плавания пришвартовывалась шхуна «Катарина». Радость встречи с отцом всегда омрачалась ужасными предчувствиями — ведь после обеда по случаю возвращения домой мать имела обыкновение оглашать черный список со всеми проступками Аскиля, записанными аккуратным почерком, и отец доставал из шкафа ремень, чтобы Аскиль мог получить причитающуюся ему за несколько месяцев порку.
— Тогда все было настоящим, — говорит дедушка.
Больше из него и слова не вытянуть, так что мы вместе с нашей двоюродной сестрой Сигне убегаем на улицу. Главное, чтобы нас не заметила Засранка. Засранку на самом деле зовут Анне Катрине, она — наша толстая тетушка. К счастью, она направляется в подвал, решив, что мы рано или поздно спустимся туда, но мы все втроем вылетаем через заднюю дверь, обнаруживая, к своему восторгу, что на улице выпал снег. Сначала мы играем в снежки, потом — в «немецкую собаку». Стинне хочет изображать дедушку, Сигне — Красный Крест, а я, очевидно, должен выступать в роли немецкой собаки, хотя мне это и не слишком нравится. Немецкой собаке положено бегать на четвереньках, пытаясь ухватить дедушку за ногу, — это не самое увлекательное занятие на мокром снегу. «Не забывай лаять!» — кричит Сигне, а я несусь по пятам за сестрой. Сигне разбирается в собаках, ведь у нее, дяди Гарри и тети Анне живет черный лабрадор. «Не забывай лаять!» — кричит она, и я лаю, стараясь поймать убегающие от меня ботинки Стинне. Она громко визжит, когда я опрокидываю ее в снег, схватив за ногу. «Попробуй-ка крысиного яда!» — задыхаясь, кричит Стинне и пытается накормить меня снегом, а я стараюсь разжать ее руку. «Ай!» — визжит она, в то время как Сигне подбадривает Аскиля, да еще и лепит для него снежки, что, честно говоря, — чистое жульничество.
— Все, — вдруг произносит Стинне, — собака немцев умерла.
— Нет, — не соглашаюсь я, выплевывая снег вместе со словами, — она еще жива!
Сигне возражает: если немецкая собака умерла, значит, она умерла, и теперь настала ее, Сигне, очередь спасать Аскиля. Конечно, сначала положено играть в пытки, но сегодня девочки не расположены к таким играм, поэтому Сигне тащит Стинне в кладовку позади гаража и с улыбкой закрывает за собой дверь.
— Иди в дом! — кричит Стинне мне через закрытую дверь.
— Иди, поиграй с Засранкой, — добавляет Сигне.
В гостиной отец ругается с дедушкой. Речь идет о той самой коллекции серебряных монет, среди которых были даже монеты семнадцатого века, коллекции, которую Аскиль когда-то спер у отца. Многие из тех монет попали к отцу благодаря американским морякам, которые заходили в бергенский порт. Перед моим внутренним взором проплывает большой корабль, супертанкер с целым футбольным полем на палубе: солнце отбрасывает блики на форму моряков, у них золотые пуговицы, все они богачи и все бросают мальчишкам на причале флажки и монеты. Наведываясь на причал, отец собрал довольно-таки приличное состояние, но однажды, когда его не было дома, Аскиль прокрался в его комнату, забрал монеты и отправился в пивную.
— Вор! — шипит отец, а бабушка пытается сменить тему разговора.
Аскиль то утверждает, что отец где-то потерял свою коллекцию, то заявляет, что отец на самом деле разрешил ему продать ее. А он, Аскиль, выпил в «Корнере» кружечку пива, а потом вернул оставшиеся деньги отцу.
— Врешь! — кричит отец, наклоняясь над столом, глаза его темнеют. — «Корнера» быть не могло. Мы тогда еще не переехали в Данию.
У Аскиля на лбу выступает пот, он бросает взгляд на бабушку. Потом встает: «Пойдем, Бьорк, домой, мы тут лишние!» Он опирается на палку, которая всегда у него под рукой, но Бьорк пока что никуда не собирается: «Еще только пять часов, Аскиль, оставь меня в покое!»
Откуда-то появляется Стинне, она заявляет, что если Аскилю очень надо, то пусть он и отправляется домой. В последнее время Стинне что-то слишком часто стала дерзить; к тому же она начала прогуливать школу, и мама не знает, что с ней делать.
— Ну что, Бьорк, ты идешь? — не успокаивается дедушка. Он вышел из гостиной и стоит в прихожей, рассовывая по карманам бутылки крепкого пива, которые он стащил у папы. Засранка убежала в подвал, и Аскиль недовольно оглядывается по сторонам в поисках дочери. Хотя тетушке почти столько же лет, сколько моему отцу, она по-прежнему живет с родителями. «Анне Катрине! — кричит Аскиль. — Пора домой!» Но бабушка все равно не двигается с места.
— Мы получили открытку от малыша Кнута, — неожиданно восклицает она, привлекая к себе всеобщее внимание.
Обычно взрослые никогда не говорят о дядюшке Кнуте, который на девять лет моложе отца. Он ужасный разгильдяй — так и не повзрослел. Бывает, что месяцами или годами от него ничего не слышно, и если от него и приходит письмо, так это значит, у него опять какие-то неприятности с его несчастными девицами и, следовательно, ему нужны деньги. А благодарности от него не дождешься! Он даже на Рождество открытку не пришлет, вот мерзавец! Мама очень переживает из-за всех этих женщин, постоянно возникающих на пути дядюшки Кнута, который, когда ему исполнилось четырнадцать лет, убежал из дома и стал моряком и с тех пор крайне редко дает о себе знать — ведь ему наплевать на своих родственников. В нашей семье только у отца и водятся деньги. Именно он всегда передает бабушке деньги для Кнута, когда у того неприятности. Аскиль терпеть не может, когда при нем вспоминают о Кнуте. Лицо у него вытягивается, и он спрашивает: «Какой такой Кнут?» Он так и не смог простить сыну, что тот сбежал из дому незадолго до своего дня рождения, наплевав на трехскоростной велосипед, который Аскиль купил ему в подарок. Велосипед этот до сих пор ржавеет и пылится в сарае дома на Тунёвай. «Не трогать!» — неизменно рычит Аскиль, стоит нам только приблизиться к велосипеду.
