Собачий род - [126]

"Да это же Коростылёв!" — понял Бракин и снова испугался.

Вжался в снег, снова зарывшись наполовину.

Вой прекратился. А потом внезапно прекратился и скрежет.

Только где-то далеко заунывно дребезжал испорченный флюгер. Он был вырезан из жести от консервной банки, и часть лопастей давно отломилась.

Где-то возле Бракина послышалось шуршание. И внезапно таким же дребезжащим, как у флюгера, голосом кто-то произнес:

— А, так вот вы где… И чего же вы тут делаете?

Бракин высунулся. Но мог бы этого и не делать: по гадкому, издевательскому тону было ясно: это Коростылёв.

Коростылёв стоял на задних лапах, оперевшись передними о сугроб и смотрел на Бракина. Лицо у него было почти человеческим, но постоянно и почти неуловимо изменялось, словно человеческое пыталось окончательно соскользнуть с хищной морды зверя.

Бракин так и не придумал, что ответить.

Когда Коростылев придвинулся к нему, и морда его вдруг вытянулась, а из пасти вырвалось облако пара, — Бракин внезапно вынул руку из кармана и длинно брызнул из газового баллончика прямо в раскрытую пасть.

Коростылёв замер. Лицо у него задёргалось, становясь то волчьим, то человеческим, и при этом неудержимо сморщивалось, кривлялось, а глаза наливались кровью.

И вдруг он взвизгнул по-собачьи, отпрыгнул, и покатился по снегу. Он совал морду в снег, тёр её обеими лапами, и при этом визжал, чихал и подвывал.

Бракин выглянул уже без особой опаски. Спросил угрюмым шепотом:

— Ну что, понял теперь, чего мы тут делаем, сволочь?..

Тем временем волки, обсевшие дом, пришли в движение. Уличные ворота внезапно рухнули во двор в облаках снежной пыли, и появилась, величаво ступая, Белая волчица. Она была великолепна. Волки попятились, униженно взлаивали, как нашкодившие щенята, и преданно вертели задами.

Бракин, выползший окончательно из сугроба, распластался на снегу и наблюдал за всей церемонией. Внезапно он понял: это обычные волки и собаки. Значит, с ними можно бороться обычными, нормальными способами.

И в тот же миг увидел: волки стали бросаться на дом, норовя подпрыгнуть как можно выше. Поднялся шум, хрип и вой. Некоторым удавалось дотянуться до крыши, но лапы соскальзывали с обледеневшего шифера, и они падали вниз, визжа от страха.

Белая молча сидела в стороне. Глаза её лучились, не выражая ничего: ни гнева, ни презрения.

Бракин постепенно переползал по периметру усадьбы. Он полз вдоль забора, пока не добрался до следующего угла, потом снова повернул, дополз до полуразвалившейся стайки, обогнул её и оказался возле сортира. Сортир был почти полностью заметен снегом, из-под снега торчали лохмотья старого рубероида. Бракин вполз на крышу и залёг на этом постаменте; теперь вся передняя часть двора, включая ворота, была ему отлично видна. Теперь он увидел и дверцу чердака, до которой, оказывается, пытались допрыгнуть волки. Дверца была тоже заколочена, но настойчивость волков уже привела к тому, что доски стали шататься и крошиться в щепы.

Белая сидела к Бракину вполоборота, и при благоприятном направлении ветра могла запросто учуять его. Но ветер, к счастью, дул от неё. Ветерок был слаб, но при сорокаградусном морозе и он пронизывал до костей и обмораживал руки, когда Бракин проверял пистолет и перекладывал из внутренних карманов запасные обоймы.

Наконец, волки стали выдыхаться. Они хрипели от усталости и валились с ног. Белая продолжала молча наблюдать за ними. И тут Бракин услышал её голос, — точнее, её мысль: она звала Коростылёва.

Коростылёв появился из глубины двора. Вид у него был жалкий и побитый. Он скулил, тёр красные глаза, и время от времени норовил сунуть рожу в снег.

Постояв перед Белой, сидевшей, не шелохнувшись, как изваяние, Коростылёв побрёл в сторону стайки. Бракин похолодел: он двигался почти прямо к нему, поскольку стайка была рядом с сортиром.

Понадеявшись, однако, на то, что струя жгучего перца надолго отбила у Коростылёва чутье и остроту зрения, Бракин решил просто затаиться.

Коростылёв добрёл до стайки, и принялся раскапывать сугроб. Копал он недолго, и Бракин вскоре понял, что он искал — лестницу. Это была старая деревянная лестница, кривая и рассохшаяся. Коростылёв не без труда отодрал её ото льда, и поволок к дому.

Да, перец теперь не поможет. Да и пуля, скорее всего — тоже… Разве что попытаться перебить ступени лестницы, только вот беда — цели почти не видно.

Коростылёв добрёл со своей лестницей до дома, приставил её. Она упиралась в ребро водоската, но была коротковата. Хотя рослый человек, пожалуй, сможет дотянуться с неё до чердачной двери.

Коростылёв пошатал лестницу, проверяя на прочность, и начал подниматься. Ступеньки трещали, лестница гнулась, трещала, но держала.

Он добрался до конца, попробовал поставить ногу на последнюю, самую верхнюю ступеньку, но лестница вдруг угрожающе пошатнулась. Тогда Коростылев стал тянуться изо всех сил, и вот уже его корявая волосатая рука ухватилась за край доски, приколоченной к чердачной двери. Он ухватился, дёрнул, доска вырвалась вместе с гвоздями, — и Коростылёв полетел назад вместе с ней и вместе с лестницей.

Он упал на навес для поленницы, пробил его и завизжал, как резаный. Сверху на него рухнула лестница, которая, к удивлению Бракина, выдержала удар.