Собачий род - [117]

— А теперь мы посидим и подождём, — сказал "студент". — Слышите, Владимир Александрович? Осталось совсем недолго.

Стрельба за домом, отдававшаяся гулким эхом в маленькой пустой комнате, затихла. Со двора доносились непонятные крики.

Потом захлопали дальние двери: в комнату входили люди. И Густых внезапно почуял запах Девы.

Наконец-то.

И у этой девы было то самое, нужное ему имя: Наталья.

И всё остальное для него сразу исчезло: ни множество голосов, ни грохот сапог, ни даже этот юный, с едва отросшими усиками, человек с пистолетом, — ничто не могло отвлечь или помешать ему.

Густых напряг руки. Но вожжи были слишком крепкими. Они трещали, но не рвались.

И тогда руки Густых стали удлиняться, расти…

Одновременно он перевернулся с живота на спину и увидел, что молодой пятится к выходу, пистолет в его руке ходит ходуном, а белобрысый вообще исчез.

Густых поднял колени, вытянул руки из-за спины и начал подниматься. Одновременно он рвал руки из пут. Ему удалось ослабить узлы, и тогда он напрягся в полную силу. Путы стали истончаться и лопаться, разлетаясь отрезками кожи. Это, кстати, были не вожжи. Это была конская сбруя.

Он встал. Выстрел, ударивший его в грудь, лишь отбросил его, но не остановил. Густых рванулся вперёд, одним движением руки смахнув молодого с дороги, и бросился туда, откуда раздавались громкие голоса, и цыганская речь мешалась с русским крепким матом.

Он влетел в комнату, забитую людьми, так неожиданно, что никто не успел ему помешать. Он сразу же увидел деву, сидевшую на низком диванчике, застланном ковром. Тех, что стояли у него на пути, он посшибал, не останавливаясь, как кегли. Ещё мгновение — и его руки дотянулись до горла Девы. Она вскрикнула, и смолкла.

* * *

Кто-то стрелял. Потом цыгане резали его ножами. Его тащили за ноги, пинали и били чем попало: старая цыганка, например, била его по голове сковородкой.

Потом один из цыган сбегал в сени, вернулся с топором, предупреждающе крикнул. И одним ударом почти отсёк руку Густых. Ещё несколько ударов, — и руки перестали ему принадлежать. Густых упал на ковёр, морщась от вида собственных обрубков, торчавших из пробитых рукавов. Но он был спокоен, абсолютно спокоен: его Ка сосредоточилось в руках, и руки доделают дело.

Тело Густых вытянулось и обмякло.

Искупление состоялось.

Дева лежала на диване, раскинув руки и некрасиво скрестив ноги. Две быстро чернеющие руки Густых намертво впились в её нежное девичье горло.

Она шевельнулась. И открыла глаза.

Теперь она тоже стала тенью.

Ка.

* * *

Нар-Юган

Три волка улепётывали по заснеженному редколесью от страшной гудящей птицы. Волки были молодыми, неопытными, и к тому же ещё ни разу не встречались с таким опасным врагом.

Вокруг них взрывали снег горячие пули, — огненные, молниеносные, как сама смерть.

Волки не знали и не могли знать, можно ли бороться с такой огненной смертью, и можно ли от неё спрятаться.

Впереди было болотистое озерцо, и у первого волчонка, выбежавшего на лёд, лапы сразу разъехались в стороны. Он ткнулся мордой в лёд, задержавшись на мгновение. И в это самое мгновение жгучая невидимая молния ударила его между лопаток. Волчонок охнул от неожиданности, отлетел и замер.

Остальные перескочили через него и помчались дальше. Лапы скользили, волчат бросало из стороны в стороны.

* * *

Шуфарин, заместитель начальника лесного управления, с удовольствием крякнул:

— Один есть! — и показал большим пальцем вниз.

Его напарник, — он же подчинённый, — кивнул.

Шуфарин снова приложился глазом к окуляру прицела. У него был новенький навороченный карабин, и сам себе он казался в этот момент лихим героем американского боевика. Правда, вертолёт был совсем не таким, как в кино: нечего было и думать картинно выставлять ногу на подножку, трудно было даже высунуться наружу, — ветер мгновенно обжигал щёки морозом.

Он выстрелил трижды, и ни разу не попал: на этот раз скользкий лёд оказался союзником волков, — они совершали непроизвольные броски, виляли задами, а то и кружились, распластавшись на брюхе.

Наконец, и второй волк упал, закинув лапы.

Последний, кажется, понял, что убегать бесполезно. Он присел, прижав уши к голове и глядя на ужасную стрекочущую птицу, висевшую над ним.

Вертолёт сделал разворот, и Шуфарин крикнул в ухо напарнику:

— Ну, ладно, возьми этого себе!

Напарник, закутанный до самых глаз, высунулся с карабином, начал целиться. Волк был метрах в пятидесяти от него. Не попасть в такую цель было бы непростительно.

— Давай, давай! — весело крикнул Шуфарин, выглядывая поверх головы стрелка.

Кажется, он моргнул, или просто случилось какое-то краткое помутнение рассудка. Во всяком случае, выстрела не последовало, а волк, вместо того, чтобы отбросить лапы, вдруг прыгнул.

Сказать "прыгнул" — значит, не сказать ничего. Но другого подходящего слова у лесного начальника не нашлось, а времени подумать не осталось: прямо перед ним мелькнула оскаленная волчья пасть, дохнувшая зловонием, и тотчас что-то тёмное, душное навалилось на Шуфарина, опрокидывая и его, и напарника на пол.

Раздался запоздалый выстрел, один из пилотов выглянул из кабины, завопив:

— Чи вы здурилы??