Собачий род - [107]

Он снова вернулся на крыльцо. На всякий случай сунул руку в карман, разворачивая промасленную бумагу и ощущая холодную тяжесть оружия. Другой рукой нажал кнопку звонка. Трель раздалась где-то далеко-далеко, за двумя стенами.

Пришлось подождать, пока бабка решилась открыть внутреннюю дверь.

— Кто там? — тихо и тревожно спросила она.

— Откройте, это я, свой.

— Кто "я"? Какой "свой"? Ворота заперты, а хорошие люди через заборы не лезут.

— Не лезут, — согласился Бракин. — Но если бы я начал в ворота стучать, или снегом в окна бросать, милиция заинтересовалась бы.

Бабка ничего не ответила. Видимо, убедилась в том, что открывать не стоит. Потому что, надо полагать, хорошим людям милиции бояться нечего.

Она уже почти прикрыла дверь, как вдруг раздались радостное повизгивание и лай. Бракин мгновенно узнал свою боевую подругу Рыжую.

— Рыжик! — громким шёпотом позвал он.

За стеной завозились. Потом послышался чистый голосок Алёнки:

— Дядя квартирант, это ты?

— Да я же, я!

— А ты у кого квартиру снимаешь?

— Да у Ежовых! В Китайском переулке! Я же здесь сегодня уже был, просил вас запереться и дома тихо сидеть!..

Бракин понял, что Алёнка решила устроить ему проверку. Но Рыжая взлаивала, пыталась протиснуться на веранду, и вообще делала всякую проверку затруднительной.

— Ну ладно, баба, открой, — сказала Алёнка.

— А вдруг это опять тот бабай? — громко спросила баба.

— А бабаями только пугают. Бабаи добрые — ты же видела.

— Ничего я не видела… — вздохнула бабка и Бракин с облегчением услышал, что она подошла к наружным дверям.

Когда дверь открылась, Бракин слегка попятился: перед ним в луче света, пробивавшемся из кухни на веранду, стояла маленькая хлипкая фигурка бабки с огромным топором в руке.

— Ну, заходи, — сказала она и попятилась. — Только не балуй: топор видишь? А в доме ещё две собаки!

Рыжая внезапно пролезла у неё меж стоптанных войлочных туфель, и с визгом бросилась Бракину на грудь.

* * *

— …Так вот сквозь ворота и прошёл. Положил Тарзана на крыльцо, — рядом Рыжая крутится, тявкает. Я сижу. Велено же: никого не пускать, — баба сидела за кухонным столом с узкого краю. Напротив неё сидел Бракин, а за широким краем, рядком — Алёнка и Андрей.

— Баба так бы и не выглянула, да я уговорила. Потому, что Тарзан вдруг тявкнул, да жалобно так! А я же его голос сразу узнаю, — вмешалась Алёнка. Она прямо сияла от счастья. У Андрея на лице попеременно выражение блаженства сменялось выражением крайнего недоумения.

Тарзан, обёрнутый в пальто Бракина, лежал у печки. Рыжая — рядом, ближе к порогу. У Тарзана была забинтована голова, и из-под повязки сочилась кровь. И ещё — смешно торчало одно ухо. Расцарапанная морда была обильно смазана "зелёнкой", передние лапы тоже забинтованы.

Это уже Алёнка его лечила, — догадался Бракин.

— Значит, — уточнил он, — кто-то пробрался к крыльцу с раненым Тарзаном в руках и с Рыжиком, позвонил, оставил собак, а сам исчез?

— Ну да! — радостно подтвердила Алёнка и лукаво взглянула на Бракина. Бракину почудилось, что Алёнка знает, кто этот таинственный "кто-то".

Надо будет выйти, посмотреть следы, — подумал Бракин. Не Коростылёв же решил вдруг проявить милосердие?

И оставался важный вопрос: куда делись овчарки, которые, кажется, на самом деле были людьми? То есть, куда делись люди? Причём, если судить по окровавленной шкуре, один из них был вынужден бежать в образе человека.

Поди разберись: то ли шкуры магические, то ли это просто фокус с переодеванием, вроде ряженых колдунов.

— Ну что, собачка, досталось тебе? — спросил Бракин, участливо наклонившись к Тарзану.

Тарзан открыл мутноватые глаза, слегка клацнул челюстями. Дескать, досталось, да ещё как.

Бракин взял на руки Рыжую, — она немедленно и мгновенно облизала ему все лицо, — Бракин не успел отклониться.

— Ну-ну, Рыжик, целоваться потом будем, — сказал он. — Дай-ка я тебя осмотрю для начала…

Осмотрел. Кажется, ей тоже досталось: один глаз заплыл почти как у человека, но кости были целы, и крови на ней не было.

* * *

Окрестности Томска. "Цыганский поселок"

Густых прятался в штабелях стройматериалов, приготовленных под строительство нового дома. Он ждал. В доме, где сейчас находилась дева, окна были освещены, и глухо слышалась разноголосая цыганская речь, перемешанная с русскими словами.

Из дома за весь вечер никто не выходил, из чего Густых сделал вывод, что в доме — полное благоустройство в смысле сантехники, водопровода и отопления. Хотя он точно знал, что эта часть посёлка была неблагоустроенной.

Долгое сидение в снегу никак не отразилось на нём. Не затекали ноги и руки, и не хотелось спать; наоборот, он чувствовал необычную бодрость и готовность к действию.

И ещё он знал, что всё должно быть сделано именно сегодня ночью: утром цыгане снова рассядутся по машинам и отправятся в гости к многочисленной родне. Поди тогда, проследи за ними. И день будет снова потерян.

Густых прикрыл глаза, продолжая наблюдать из-под полуопущенных век.

Ага, вот в двух окнах сразу погас свет. Оставался свет в угловом окне, — видимо, там была кухня. Возможно, женщины легли спать, а мужчины ещё остались бодрствовать, справляя свою цыганскую тризну.