Собачий переулок - [127]

«Что это они едят?» — думал Зудин и однажды как-то спросил синеблузого, когда тот подошел зачем-то и встал спиною вплотную к раскрытой форточке у его запыленной стеклянной стены.

— Как зовут тебя, приятель?

— Меня-то?.. Ганс!

— Что это давеча ты ел такое гладкое в блестящей бумажке?

— А-а-а!.. Шоколад!

— Вот оно что! Что ж, это вкусно?

— А разве твой хозяин его не дает?

— Нет, мой хозяин, как видно, сам не знает еще, что такое твой шоколад. А у тебя разве двое хозяев?

— Да как тебе сказать? Тот, что дал шоколад, тот хозяин, а этот вон, в кепке, это мастер. Но, по правде говоря, мой милый, это для нас один черт!

— А все же видать, что хорошо ты живешь. Смотри, как чисто одет, в башмаках, и шоколадом тебя кормят и не бьют.

— Не бьют? Это как сказать: иной раз тоже бывает. Ну а насчет шоколаду, то что ж тут особенного? Он очень сытен, дает много силы, а главное — дешев. Хозяин экономит хлеб. Хлеб очень дорог. А шоколад он за бесценок привозит от негров, меняя на медных божков и стеклянные бусы, а то, знаешь, и прямо так, даром берет. Вот и кормит. Но ведь ты же сам видел, как он его мало дает. Каналья боится, как бы я не сделался очень силен; а потом, ты не знаешь, насколько этот жирный пузырь жаден. При моей работе разве будешь сыт его пачкой: еле ноги волочишь. А вот к себе он утаскивает полнехонький ящик и жрет до отвала, запивая шампанским! — И Ганс тревожно оглянулся. — Знаешь, парень, я частенько подумываю, не сговориться ли нам сообща и не придушить ли всех наших хозяев?!

— Что ты? Что ты? — испуганно отпрыгивает Зудин от форточки.

— Ганс! — кричит мастер в кепке, и Ганс торопливо отходит.

— Вишь, чертенок, опять, видно, дрых! — ворчит хозяин с табурета, продирая глаза. — Станок опять мотался вхолостую?! Ии-их, стерва! — И новый пинок кулака отрезвляюще встряхивает мозги Зудина.

Снова тянется едкая стружка, вцеловывая ожоги в его позеленевшие ноги. Трясется разбитый станок, пахнет затхлою плесенью, и ворчит, как замирающий гром, раздраженный хозяин. Только там, за стеклянной стеной, поют, точно пчелы, станки и машины, мигая тенями летящих ремней на другой стеклянной стене, за которой гудит, словно улей, рой опять таких же машин, и так дальше и дальше без конца.

«Большая, знать, фабрика! — думает Зудин. — Кто же будет ейный хозяин?!..»

Но главного хозяина Зудин так и не видел. Зато он увидел картину, которая пронизала все его существо и скрутила всю его жизнь, словно смерч.

Гудел привод. Дрожал станок. Шуршала ползущая стружка, слипались устало глаза, как вдруг наверху, на дворе, отчетливо громко что-то надтреснуло: бац!!!

Дремавший на табурете хозяин чуть не свалился от неожиданности и стремглав бросился вверх, стуча опорками по каменным ступенькам. Зудин, бросив станок, потянулся за ним.

На просторном, вымощенном камнем фабричном дворе, заставленном грудами разных ящиков, стоял, подбоченясь, седой, сухощавый, лощеный мужчина, гладко выбритый и бледный. Перед ним барахтался на земле сбитый с ног толстенький, пухленький соседский хозяин, и на щеке его багровел след от удара ладонью.

— Не суйся, любезный! Не трогай чужой шоколад! — цедил через зубы надменно стоящий.

Но глаза толстяка налились уже кровью, и на жирных губах забелелася пена.

— Чужой?! Ах, бандит! Я ведь знаю, какой он чужой?! Ганс, на помощь! — И толстяк, подпрыгнув, словно мяч, уж словил и тащил за шиворот вылезшего на шум Ганса, подтолкнутого сзади мастером в кепке. — Ганс, дай ему в лошадиные зубы! Эта сволочь стащила сейчас весь твой последний шоколад. Помоги же отнять!

Ганс растерянно покраснел, развернулся и ударил — да так, что высокий качнулся и еле-еле устоял на ногах, а потом сунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Между тем изо всех углов к месту драки уже неслися, очертя голову и сопя, как кузнечные мехи, по-видимому, все обитатели этого странного места.

— Что же ты делаешь, Ганс?! — пугливо и робко потянул его Зудин за блузу. — Вспомни, ты сам что говорил так недавно!.. А теперь из-за этого шоколада?!..

Но Зудин не успел договорить. Его хозяин с всклокоченной бородой уже визжал и дрыгал ногами, уцепившись зубами в лопатку пыхтящего толстяка, который в свалке шарил по мостовой свое разбитое пенсне. Но кто-то из кучи стремглав наскочивших мигом дал хозяину сапогом пинка в зад, отчего тот ляскнул зубами и как тюфяк шлепнулся наземь.

— Лодырь, стервец! Чего же ты стоишь как баран, когда твоего хозяина бьют? Карр-р-раул! — крикнул он и, согнувшись от боли, ткнул Зудина обоими кулаками прямо в шею. Тот споткнулся и полетел головою вперед, в самую гущу общей свалки. Дальше Зудин не помнит ничего, кроме ударов, самых неожиданных, мучительных и хряпких, облепивших его со всех сторон в этом хаосе лязга зубов, рычанья и хрипа. Били друг друга все и кто чем попало. Стараясь как-нибудь выбраться из кровавой каши, Зудин спружинил все свои мальчишеские силы и стал отбиваться, грызясь и вонзаясь ногтями, которые сдирались от ударов. Кто-то треснул Зудина в бок тою втулкой, что обычно он точил на станке, другой саданул его острым стальным резцом прямо в ногу, а третий колотил его что было силы по уху каким-то обломком с гвоздями, должно быть с деревянного ящика из-под шоколада. Наконец Зудин совсем обессилел, свалился кому-то под ноги, инстинктивно подтянулся на руках в дрожи конвульсий и… неожиданно выполз.